Впереди ехали два английских офицера, оба в темных очках, оба запыленные, но державшиеся в седле с достоинством и с гордо поднятыми головами. Так же выглядели и остальные всадники. А за ними, едва переставляя ноги и покачиваясь из стороны в сторону, плелось человек пятьдесят — шестьдесят со связанными за спиной руками. Судя по всему, это были крестьяне: на большинстве — белые штаны и рубахи из грубой ткани, выгоревшие жилеты, почти на всех белые чалмы, и все это жалкое, изодранное, грязное. Кое-кто шел с обнаженной головой, на других не было обуви, у одних сквозь бинты, опоясывающие головы, просачивалась кровь, у иных руки висели на перевязи…

— Что это? Кто это? — пораженный этим зрелищем, спросил я какого-то высокого человека, оказавшегося в толпе рядом со мною.

Тот безнадежно махнул рукой и тихо сказал:

— Крестьяне из Старой крепости. Они разграбили имения заминдаров… А что им оставалось, несчастным? — спросил он как бы самого себя. — Подыхать с голода?

Я долго еще бродил по улицам, подавленный всем, что увидел, но никого из знакомых не встретил. Пора было возвращаться домой.

Низамуддин уже ждал меня. Мы пили чай и обсуждали положение в Пенджабе. Потом пришел Юсуп.

— Пора собираться, — сказал он, посмотрев на часы. — Времени у нас в обрез.

Мы переоделись и поспешили к адвокату Кахану.

11

Сейчас уже на улицах было тихо, дома и деревья быстро погружались во тьму. Казалось, весь город замер, и лишь мерцающий свет за окнами говорил о том, что жизнь продолжается, люди отдыхают, оставив позади еще один суетливый, исполненный забот день, сидят в своих жилищах, едят, пьют чай и с надеждой дожидаются нового рассвета.

Кахан жил в западной части города. Едва мы приблизились к большому, хоть и одноэтажному дому, сложенному из жженого кирпича, как один из двух слуг, стоявших у железных ворот, побежал во двор, второй же, поклонившись нам, открыл ворота.

Кахан дожидался нас на большой веранде. Юсуп представил хозяину сперва меня, потом Низамуддина…

Адвокат оказался невысоким полным человеком с очень смуглым лицом, подвижным и приветливым. Глаза его, большие, и черные, как-то странно улыбались; это была, скорее всего, улыбка хитрого и опытного лавочника, нахваливающего свой товар. Длинные черные волосы он, видимо, смазывал маслом, так они лоснились и блестели. Костюм на адвокате был просторный, сшитый из дорогой белой шерсти.

Он принял нас радушно, провел в зал, обставленный по-европейски. Как только мы вошли, от горящего в глубине зала камина отделился молодой сухощавый человек и пошел к нам навстречу. Он дружески обнял Юсупа, учтиво поздоровался со мною и Низамуддином.

Еще до того, как хозяин дома представил мне незнакомца, я понял: это и есть Джавахарлал Неру.

Юсуп назвал меня своим близким другом, купцом, о Низамуддине же сказал, что он — представитель Временного правительства Индии в Кабуле.

Джавахарлал был года на два, на три старше меня, ему было под тридцать, но выглядел он, как мне показалось, моложе. На нем была простая одежда: белая рубаха и брюки индийского покроя, а поверх рубахи — длинный, почти до колен, жилет. Индийская шапочка из белой ткани и простые туфли довершали его костюм.

Разговор сразу принял политический характер. Усадив гостей подле камина в старинные кресла с резными спинками, Кахан посмотрел на Низамуддина и сказал с едва уловимой иронией:

— До тридцати лет я дожил и, верите ли, впервые слышу о существовании Временного правительства Индии в Кабуле!

Низамуддин, добродушно улыбнувшись, спокойно ответил:

— Ничего удивительного! Этому правительству всего-навсего три года. Возможно, что этого слишком мало, чтобы о нем знали широкие круги.

— Вы правы, — вмешался Неру. — Для того чтобы любая политическая организация обрела известность, должно пройти время. Но меня интересует другое: почему вы назвали свою организацию Временным правительством?

— Это долгий разговор, — после некоторого раздумья сказал Низамуддин. — Но если пожелаете…

— Да-да, пожалуйста, — попросил Неру. — Для этого мы и собрались, чтобы не спеша поговорить.

— Ну, видите ли, — начал Низамуддин, — при создании нашей организации мы исходили прежде всего из того, что несколько государств одновременно и настойчиво пытаются проглотить Азию. Англия, Россия, Франция, Германия и другие — все они в равной мере прожорливы, ненасытны, готовы вырвать лакомый кусок друг у друга прямо изо рта. Что же остается делать нам в создавшейся ситуации? Искать выход. И мы твердо решили сыграть на противоречиях между крупными державами, в первую очередь между Англией и Россией. Северный медведь продвигался все ближе и ближе к югу, в то время как хищный лев, рыча и угрожая, пытался перерезать ему путь. Если бы мы сумели активизировать этого медведя, возможно, это облегчило бы борьбу с колониальным рабством. Мы трижды направляли в Россию из Кабула своих людей, впервые — еще весной шестнадцатого года. Послали русскому царю письмо, выгравированное на золотой пластинке, и в этом письме выражали надежду, что Россия поможет низвергнуть жестокого узурпатора Англию и тем самым освободит народы от рабства. Однако, к сожалению, наших посланцев не пропустили в Петроград, из Ташкента им пришлось вернуться. Вскоре, летом того же года, мы снова написали царю письмо и снова отправили людей в Петроград, но царские чиновники схватили их и передали в руки англичан. Один из наших посланцев, доктор Матхура Сингх, был повешен, остальных англичане подвергли пыткам… — Низамуддин тяжело вздохнул, видно, этот рассказ давался ему не без душевных мук. — После падения царизма, — вновь заговорил он, — летом семнадцатого года, в Россию выехала наша третья группа, но и ее не пустили дальше Ташкента: ближайшее окружение Керенского заявило, что Временное правительство не намерено осложнять отношения с англичанами. Вот так и потерпели неудачу все три наши попытки наладить отношения с Россией! Но в какой-то момент, как вы знаете, положение круто изменилось: подобно тому, как рухнул царь, рухнул и Керенский. Властью прочно овладели большевики. На арене истории появился Ленин. Его появление было триумфальным!.. — Лицо Низамуддина вдруг оживилось, глаза вспыхнули и засветились. — Вы, конечно, слышали о ленинском принципе взаимоотношений между народами и нациями. Вот исходя из этого принципа мы и решили продолжать нашу борьбу, при чем на правительственном уровне. Мы решили воспользоваться благоприятной ситуацией, сложившейся в России.

Все это время Неру сидел, опустив свои темные веки. Он слушал Низамуддина задумчиво и чутко, ни разу его не перебил. А дослушав до конца, обратил к нему спокойные черные глаза и спросил:

— Интересно, в какой мере верен слух, будто бы