Наконец, медленно подняв глаза от своего бокала, в который он все это время глядел, будто на дне его искал истину, Неру заговорил:

— Нам трудно, очень трудно добиться национальной независимости. Эти трудности, помимо всего, заложены и в особенностях, присущих самой стране. И дело не в сложности национальных и кастовых отношении и не в алчности раджей и князей. Колонизаторы заживо погребали целую нацию, и, к сожалению, немало в этом преуспели. Ну, возьмем, к примеру, интеллигенцию. С нею работали усердно и методично, чтобы создать социальный слой, который, будучи по крови и цвету кожи индийским, интеллектуально оказался бы ближе к англичанам: английское мировоззрение, проанглийские настроения… И ведь я говорю не только о чиновниках, которые находятся на службе у англичан и, так сказать, берут корм из их рук. Нет, даже среди людей свободных профессий — адвокатов, врачей и прочих — есть немало таких, чей национальный дух извращен. Свое благополучие и свое будущее они черпают в прогнившей политике англичан… — Неру передохнул. Никто его не перебил, видно было, что это только начало, и он намерен сегодня, здесь, перед нами, широко осветить свои взгляды, выговориться до конца. Он чувствовал, с каким вниманием его слушают, говорил не спеша, интонациями оттеняя каждое свое положение, каждую мысль. — Я полагаю, что о помещиках и крупных заминдарах говорить сегодня не стоит, они и интеллектуально, и физически переродились и, по существу, сами себя изжили как класс. И если еще как-то существуют, то лишь за счет поддержки внешними силами, в частности английским правительством. Спасение народа от деградации — трудное дело, крайне трудное…

Разговор был прерван появлением пожилого слуги. Едва слышно ступая, он приблизился к Кахану и, почти не шевеля губами, что-то ему сказал.

Хозяин дома встал и, широким жестом указав на дверь в соседнюю комнату, не без нотки торжественности в голосе объявил:

— Разговор продолжим за столом!

Ужин был сервирован роскошно. Яркий свет из огромной люстры отражался в дорогом фарфоре, в хрустале, играл на серебре… Видно было, что Кахан не просто жил богато, но во всем следовал европейскому стилю. Даже слуги, стоявшие за спинками наших стульев с вытянутыми по швам руками, были в европейской одежде: черные фраки, туго накрахмаленные белые манишки, «бабочки» на шее, блестящие туфли. И какая вышколенность — ни слова, ни жеста в ожидании распоряжений!

Первый бокал Кахан поднял, провозгласив:

— За здоровье моих уважаемых гостей! — И, осушив его, заговорил: — Для того чтобы представить себе нынешнюю ситуацию во всей ее сложности, я должен, Джавахарлал, кое-что добавить к тому, что сказал ты. А именно: каждое политическое течение, вступая в борьбу, преследует свои цели, дышит, так сказать, своим воздухом. Конгрессисты, сторонники Лиги, халифатисты и так далее — все они имеют свою программу действий, у каждой партии — своя политическая платформа. А народ — темен! Он не знает, кого поддерживать, за кем идти. Как же разрубить этот узел?

— Его разрубит сама жизнь! — первым отозвался Низамуддин, будто давно ожидал именно такой постановки вопроса. — В России положение, может быть, не легче нашего, там тоже не прекращались и национальные, и религиозные, и классовые столкновения. И политические течения находились в состоянии постоянной вражды. Но в процессе борьбы эти силы четко размежевались, и в конце концов победили большевики. Иначе говоря, народ предпочел именно большевиков! Стало быть, если мы будем думать о благе народа и отстаивать гуманные идеи, народ пойдет за нами и с нами!

— Гуманные идеалы, говорите вы! — скептически улыбнулся Кахан. — Выдворение из страны колонизаторов… Спасение родины… Действительно гуманные идеи! Но исчерпывают ли они все проблемы?

Низамуддин иронией ответил на иронию:

— Ну, а вот с этим вопросом я посоветовал бы вам обратиться к простым людям, к крестьянам, например, проживающим на окраинах. Избавятся ли они от нужды и голода после того, как выдворят колонизаторов? К этому ли сводятся их мечты и чаяния?

Кахан недоуменно пожал плечами, но промолчал. И тут вновь заговорил Неру:

— Я, признаться, мало знаком с программой большевиков, почти не читал ни Маркса, ни Ленина… В Кембридже мы, если помните, интересовались Ницше, читали фабианцев, спорили о националистических движениях синфейнеров. Так что мое знакомство с идеями социализма было весьма поверхностным. Собственно, и сейчас я бы солгал, если бы сказал, что составил обо всем этом хоть сколько-то отчетливое представление. Но одно мне тем не менее ясно: события, происшедшие в мире в последнее время, особенно же радикальные изменения в России, — это вскрывает новые пласты истории, это доказывает, что и к судьбам народов, к судьбе каждого человека надо подходить по-новому. Вот что существенно. Очень существенно! — Слуга склонился над ним с подносом, Неру положил на свою тарелку несколько ложек какой-то еды, но, не прикасаясь к ней, продолжал: — Мой отец хорошо знает восточную литературу, он сам перевел на индийский язык одну строфу из Ал-Ханафи и попросил меня выучить эти строки. Я позволю себе прочитать их вам. — И тем же ровным голосом продекламировал:

Человек — начало всего живого,

Неисчерпаем его разум.

Если земной шар подобен кольцу,

Человек — его краса, его драгоценный камень…

Я тоже знал стихи Ал-Ханафи и, возможно, поэтому, сам того не заметив, отозвался первым:

— Мархаба! Хорошо сказано!

— Да, отлично, — согласился со мной Неру, и голос его вдруг набрал силу, зазвучал более взволнованно: — Но как ни печально, пока еще драгоценный камень мира — человек — ставится ни во что! В Индии ежегодно умирают от голода миллионы людей, — о каком уважении к человеку можно в таком случае говорить?! — Тонкое, интеллигентное лицо Неру исказилось страданием, он налил в свой бокал воды, выпил ее залпом и с усилием заставил себя говорить более спокойно: — Пока еще мы можем только гадать, что дадут большевики России, что получит от них народ. Однако их намерение выкинуть на свалку истории вековой мусор, очистить человеческие отношения, высвободиться из-под гнета колониализма — все это достойно и уважения, и поддержки! Большевики обещают народу мир и хлеб, значит, они чувствуют боль народа и его первоочередные нужды. Мне кажется, нашим национальным движениям именно этого и не хватает!

— Вот уж точнее не скажешь! — оживился Низамуддин и всем корпусом обернулся к Неру. — Кто является фактически хозяином жизни? Тот, кто создает ее своими руками, кто трудится до седьмого пота, имея взамен лишь горе и страдания. А мы?.. Много ли мы печемся о судьбе этих людей? Много ли о них думаем? Хорошо еще, что все эти обездоленные обладают поистине железной