От резкого перепада температур ей становится дурно.

У самого дома она пускается бегом и, переступив порог, захлопывает дверь и наваливается на нее спиной, едва переводя дух. Сердце у нее так и заходится.

Она чувствует затаившееся у порога прошлое, что пытается проникнуть в дом, и, плотно зажмурившись, закрывает на него глаза.

Проснувшись среди ночи, Дороти сразу заметила, – как мы порой стучимся в дверь и заранее знаем, что никого нет дома, – Моисей куда-то пропал. За окном завывала буря, и дом трясло, будто сорванный с якоря корабль, под ветром дребезжало каждое окно, каждая дверь. Дороти сама не знала, как она догадалась, но одного лихорадочного взгляда в его спальню хватило, чтобы подтвердить опасения.

Только не сегодня, только не сегодня. Только не в такую ночь.

Пробежав две комнаты, она устремилась вниз по лестнице, и глаза у нее округлились от ужаса.

Но дальше продвинуться она не в силах, никогда не могла. Она глубоко, медленно дышит, выжидая, пока ее сердце не угомонится. Она пережидает, пока не приходит в себя, затем растапливает печь и ставит на плиту похлебку. Нет уж, даже если прошлое и затаилось на пороге, слишком много воды утекло, чтобы впускать его сейчас. Может, ей и не удастся закрыть глаза на ужасающе явное сходство, но теперь нет ровным счетом никакой нужды ворошить былое.

Джозеф

Джозеф мог бы перекусить чем-нибудь дома, но этим вечером его так и тянет в деревенский кабак, на оживленный рокот людских голосов. Снег обратился в мокрую жижу. Он валил плотной стеной, и Джозеф закутался в куртку. «Скоро еще сильнее повалит», – думает он.

Дверь со скрипом открывается и под порывом ветра захлопывается у него за спиной. Пламя очага, колыхнувшись, мерцающими бликами озаряет лица рыбаков, обернувшихся посмотреть, кто вошел. С порога Джозефа окутывают пары застоялого эля с табачным дымом и жар очага.

После короткого замешательства, затянувшегося чуть дольше обычного, кто-то восклицает:

– Джозеф, приятель, здорово, давненько не виделись!

И Агнес, протиравшая стойку, замирает с тряпкой в руках, уставившись на него, но тут же собирается с мыслями.

– Чего тебе налить?

Джозеф подходит к столу, за которым сидит кое-кто из его команды и пара чужаков. Свободное место имеется, но Скотт, муж Агнес, расправляет плечи и загораживает весь зазор.

– У нас тут и так тесновато, – заявляет он.

Остальные взглядом заставляют его умолкнуть, и кто-то приносит лишнюю табуретку. Джозеф садится, и другие подвигаются, освобождая ему место. Какое-то время все сидят, не поднимая взгляда от стаканов, затем начинают искоса переглядываться.

Кто-то шумно откашливается.

– Ну так что, как ты там поживаешь?

– Хорошо. Похолодало. Скоро навалит еще больше снега, – отзывается Джозеф.

– Сильно буря разошлась, – отзывается кто-то, и все бормочут что-то в знак согласия, подсаживаясь ближе, раз уж речь зашла о буре.

– Так его просто вынесло на Отмель?

Джозеф втягивает пенную шапку и кивает.

– Но куда именно?

– На Валуны?

В ушах у него взвывает рев другой бури, свирепствовавшей много лет назад, и Джозеф на мгновение прикрывает глаза.

– Странное дело, что именно ты…

– Будет вам, ну, на его месте мог оказаться любой.

– Да, но оказался там не кто-нибудь…

– Я слышал, парнишка поправится. Ты с ним уже виделся, Джозеф?

Джозеф выдает лишь часть истории, которую все жаждут услышать.

– Я ходил к настоятелю. Мальчик спал. Дженни говорит, он выживет.

Тут раздается тихий голос:

– Берегись, приятель.

И Джозеф придерживает рукой кружку эля, а Скотт, отодвинув табуретку и толкнув его плечом, направляется к барной стойке. Отчасти именно поэтому Джозеф обходит кабак стороной.

Он попивает свой эль, ведет себя как можно неприметнее, и вскоре разговор меняет направление, перекидывается на причиненный ущерб, крыши, которые предстоит починить, и то, как странно буря разметала на пляже песок, оголив древний ландшафт – проступившие из-под него валуны окаменелого леса, нарушившие привычный облик береговой линии.

Когда со скрипом снова отворяется дверь и Джозеф отправляется домой, прошлое как будто уже и к нему подкралось вплотную.

– Странно это все, не находите? – Вопрос звучит неоднозначно, будто можно отнести его что к прошлому парнишке, что к нынешнему.

– После того случая он так и не оправился.

– Джозеф – человек порядочный; немногословный, конечно, ну и что с того? Надежный рыболов.

– С тебя станется – ты ведь с ним работаешь.

– Да, и я этим горжусь. – Мужчина кивает, будто на этом тема закрыта.

Но этого, конечно, ждать не приходится. Только не в присутствии Скотта.

Уж он-то молчать не собирается.

– Тогда объясни мне вот что: откуда он знал, где искать? В смысле, ботиночек парнишки?

Агнес со вздохом опирается о прилавок обеими руками.

– Серьезно? Можем мы о чем-нибудь другом сегодня поговорить?

Повисает хмурая тишина. Попытки завести непринужденную беседу проходят впустую. Скотт подходит к стойке, нарочито громко ставит на прилавок пинту пива и стирает с губ пену.

– Ну так дело в том, что нам до сих пор ничего неизвестно. Вот ведь какая штука, а? Что сейчас, что тогда. Всякий знает, что Джозеф испытывал к Дороти, а ревность подстрекает мужчин к безрассудствам. Может, рыбак он и дельный, но у некоторых все еще остались неотвеченные вопросы.

Кругом раздается одобрительное ворчание, хотя недовольство вспыхивает с двойной силой, стоит Агнес потянуться к колокольчику.

– Пора закругляться, – заявляет она, несмотря на ранний час.

Все как один накидывают куртки и поплотней натягивают шапки, поскольку морось и впрямь сменяется снегом, и снежинки ярко сверкают на фоне черного неба, пока мужчины один за другим скрываются в вечерней пурге.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Агнес оседает, упершись руками в стойку. Только не снова, после стольких лет. Может, кому-то и хочется выяснить, что же тогда произошло, но разве она не хлебнула горя сполна?

И мучительней всего была именно горькая правда.

Тогда

Дороти

Встретив Дороти на станции, настоятель подхватывает ее чемодан и несет пару километров до Скерри, вниз по пологому склону, а вдали под солнцем россыпью искр сияет море. В воздухе витает аромат утесника. Когда дорога сворачивает вправо и под горку, впереди проступают очертания деревни. Вот она и приехала в свой первый дом вдали от дома. В голове всплывают образы с безлюдных похорон матери в Эдинбурге, вспоминается исполнительность плакальщиц, промозглая церковь – но с той, прошлой,