Когда она успела так постареть?

На протяжении долгих лет он наблюдал за ней в церкви, видел, как она всегда приходила раньше всех и оставалась после того, как остальные давно разошлись, исполняя служение и разнося пайки по домам призрения да в домик Джини на утесе; он знает, что она все так же работает школьной учительницей и вяжет для рыбаков, хотя и не знает, кто носит ее свитера. Муж ее домой так и не вернулся, и после исчезновения Моисея он все гадает, равно как и сейчас, зачем она вообще осталась в Скерри.

Джозеф мысленно возвращается в настоящее время.

Что-то в ней переменилось. Он приподнимается на корточках и прищуривается. Вот оно что. Она без уличных ботинок, а пальто – он хмурится и снова вглядывается, чтобы наверняка, – застегнуто невпопад, и одна пола висит ниже другой. А шагает она, вопреки обыкновению, отнюдь не решительной походкой. Как будто сама не уверена, куда идет, попеременно останавливается и всматривается в море. Дороти бледна как мел, щеки совсем осунулись, спина уже не в струнку, как прежде; узкая талия, которую он в своем воображении обвивал руками, уплотнилась, а рыжие волосы потускнели, и в них закрались серебристые пряди.

Джозеф отворачивается и снова принимается выламывать мягкое дерево, сдирая палубную отделку. Из-за Дороти любовь обошла его стороной. Приготовленный с утра пораньше завтрак, а по возвращении домой – разведенный очаг, накрытый стол и ужин, по ночам теплое тело под боком – все радости домашнего уюта, на которые может рассчитывать мужчина, обошли его стороной.

Она в его сторону даже не смотрит, ни разу не смотрела с самого исчезновения Моисея, а и он не возражал, но уже близится час, когда ей вновь придется встретиться с ним с глазу на глаз.

Поскольку Джозеф не забыл их ссору, как и нанесенную ему обиду. И прекрасно знает, что она об этом тоже помнит.

Дороти

Дороти не в силах противиться желанию увидеть мальчика своими глазами. В глубине души она знает, что это не он. В конце концов, она же учитель. И женщина разумная. Не может же ребенок – у нее щемило сердце от потребности в столь беспощадных словах – исчезнуть, а потом вернуться столько лет спустя, ни на день не повзрослев. Она это знает. Все верно, знает, думает она и, облегченно выдохнув, опирается ладонью о тесаный стол, а его монолитность придает ее мыслям весомости. Но тут ей вспоминается лицо ребенка, которого несли по улице Копс-Кросс, и на мгновение дыхание у нее перехватывает.

Не успевая опомниться, она сгребает пальто, натягивает ботинки и распахивает дверь на улицу. Выстроившиеся вдоль улицы домики, да и сама улица, теряются под плотной снежной завесой, а небо все еще хмуро нависает над головой, но Дороти поспешно взбирается по склону. Даже не заглядывает по дороге в лавку миссис Браун, не хочет видеть, как все толпятся у прилавка, и ловить на себе взгляд этой женщины, хотя на миг и ощущает тяжесть ее руки у себя на плече, а вместе с тем замешательство и раздражение. «Поздновато для сочувствия», – думает она и мысленно скидывает руку миссис Браун с плеча.

Уже у дома настоятеля Дороти, дрожа всем телом, пытается собраться с духом и постучать в дверь. С кухни доносится нестройное пение Марты. Слов Дороти не разбирает, но под аккомпанемент звенящих сковородок песня навевает образы нехитрого домашнего быта, и на сей раз она отчетливо стучится, как будто это ее заставили ждать.

К двери подходит Марта и, стушевавшись, ахает:

– Надо же, миссис Грей, вы уже второй посетитель сегодня! Джозеф только что заходил.

У Дороти щемит сердце.

Когда на кухню входит Дженни и видит там Дороти, она невольно обхватывает руками округлившийся живот, словно желая защитить младенца в собственной утробе от нависшей тени горя, невообразимой потери.

– Миссис Грей. Чем могу помочь?

– Я была бы вам признательна… Не могли бы вы позволить мне увидеть ребенка?

Дороти не в силах опуститься до смиренной мольбы и держится скованно на чужой кухне в обществе беременной женщины, укачивающей нерожденное дитя, и горничной, помешивающей в очаге котелок, который наполняет комнату теплым, приятным запахом жаркого.

Тут открывается дверь, и в кухню входит настоятель. Заметив Дороти, он резко останавливается.

– Она хочет взглянуть на мальчика, – с многозначительным взглядом поясняет настоятелю жена.

На секунду в его взгляде мелькает растерянность, но потом лицо настоятеля озаряет мимолетное осознание, и он кивает.

– В таком случае пойдемте со мной, Дороти.

Услышав собственное имя, не фамилию, она ощущает пощипывание в глазах и, быстро проморгавшись, идет следом за ним по мощенному каменными плитами коридору, а затем вверх по лестнице, пока они не подходят к двери в комнату, где находится дитя. На мгновение ей чудится, будто бы дверь вот-вот откроется в ее кладовую с деревянной кроваткой у стены под окошком и она, переступив порог, окажется в прошлом.

Но, разумеется, так не бывает. В этой комнате на прикроватной тумбочке то разгорается, то съеживается пламя масляной лампы, в очаге потрескивают поленья. Шторы задернуты, и в комнате тепло и уютно, по стенам скачут желтые отблески.

Глаза Дороти не сразу привыкают к освещению, но, пообвыкшись, она видит, что мальчик спит. И вновь приходит в смятение при виде разметавшихся на подушке серебристых волос. Она рассматривает его щечки, проступивший на свету легкий детский пушок. Мальчик исхудал и осунулся, и на коже темнеют ушибы. Он открывает глаза. Зеленые, как морская волна. Дыхание у нее перехватывает.

Он улыбается своей тихой улыбкой, и его зеленые глаза переливаются, словно морская пучина.

– Мамочка?

Он смотрит безучастным взглядом на Дороти, тогда как ее дыхание становится все чаще.

– Это не он, Дороти. Вы сами все видите.

Рука настоятеля мягко касается ее плеча, и Дороти внезапно ощущает жгучий стыд. Чтобы ей, взрослой женщине, взбрела в голову такая нелепица! И, ощутив в утробе пустоту, она кивает.

– Разумеется, я понимаю.

Но ладони настоятель не отнимает и стискивает ее руку.

– Это поистине ужасно, Дороти.

Она чувствует на себе его взгляд, но упорно смотрит перед собой.

– Так и не узнать наверняка, не имея возможности…

– Да, что ж, благодарю вас, настоятель. Правда. Мальчик явно под надежной опекой. Сама не знаю, зачем я пришла, – у Дороти вырывается короткий смешок, и она устремляется к двери.

Торопливо спустившись по лестнице, она проходит по коридору к