На нижней полке стояли только пустые флакончики из-под лекарств и фарфоровые аптечные баночки, очень красиво раскрашенные. (Может, хоть эти можно продать.) Лаванда заглянула внутрь каждой – ничего.

Она встала, выпрямила спину. Уже почти готовая сдаться, несмотря на решимость, вдруг увидела кожаную папку, прижавшуюся к краю верхней полки. Почему-то раньше эта папка не попалась на глаза. Она оказалась забита разрозненными листами бумаги, которые были исписаны колонками чисел, рецептами. Но много было и личных записей, похожих на дневник. Даже несколько цитат из Шекспира. Или вот, из Шелли: «Заросших сплошь цветами и мхом лазурным»[30]. Листы были довольно неряшливо исчерканы лабиринтом аптекарских аббревиатур, правда, кое-какие Лаванда знала. Узнала она и отцовский почерк. Самая первая страница была помечена 1842 годом, когда умерла мама, а последняя – 1859-м, за несколько недель до смерти самого Роско Фитча. Писал отец в весьма своеобразной манере. Лаванда уселась с папкой в кресло-качалку в углу спальни и принялась озадаченно ее просматривать.

Время отрастило крылья, куда-то улетело, а Лаванда все рылась в отцовских записях. Расшифровать паутину страниц со стрелками, схемами, зачеркнутыми словами оказалось совсем не просто. Но какая-то логика все-таки обнаружилась. Похоже, отец разработал новое лекарство и теперь пытался придумать ему привлекательное наименование. Он потратил много месяцев, изобретая все новые и новые названия, выискивая слова поинтереснее и тут же критикуя их. «“Идеальное укрепляющее Фитча для меланхоликов” (нет, слишком конкретно, нужно шире). “Универсальный сироп корня лаконоса от Фитча, гарантирующий бодрость мыслей, устойчивое хорошее настроение и самочувствие” (слишком замысловато и длинно, на этикетке не поместится).

“Жидкий оживитель Фитча для неутешаемых” (слишком заковыристо).

“Горькая настойка Фитча для страдающих от утраты: превращает простую горечь в горькую сладость” (громоздко, упростить).

“Бодрящий тоник Фитча” (да)».

Судя по большей части материала в папке, все свои изобретения отец опробовал на себе. Такие записи, как «Вариант № 18: меньше морфия, больше бренди, откорректировать перец душистый, добавить садовую мяту. Убрать вареные семена – лишний привкус горелого. Вариант № 19: подкорректировать еще. Попробовать разные садовые растения. Подумать о каннабисе. От последней дозы пошло легкое головокружение, а работа требует ясного ума».

Затем шли разрозненные фрагменты:

«Успокоительный сироп миссис Уинслоу – слишком много морфия? Оплатить счет за слабительные. Перечислить деньги на счет компании “Сквибб” за доставку экстракта каннабиса. Заплатить другим поставщикам лекарств. Поискать старую формулу лечебного чая Рилли. Лечение подкожными уколами (?) – спросить у Миньярда. Взять патент? А не рано?»

Отец перепробовал множество «вариантов» своего тоника, оставив немало записей об этих попытках. Но к варианту № 23 единственно нужный состав, похоже, был найден. Записи отца стали восторженными:

«Наконец-то тоник совершенен, его действие божественно, после того как я добавил каннабиса. Прошлым вечером в гостиной вдруг раздалась небесная музыка! Любимая арфа Рилли! Только она могла так выразительно, так тонко сыграть эту божественную мелодию. Я улетел, меня, верно, перенесло туда, где она сейчас, и клянусь, наши руки соприкасались. № 23 действует изумительно».

Эта запись относилась к тому времени, когда Лаванда училась в Кобурге. «Рилли» – так отец ласково называл мать. Значит, он тоже слышал игру на арфе. Лаванда была не единственной.

Она со вздохом закрыла папку. Все эти разрозненные фрагменты и лихорадочные заметки рассказывали о сломленном человеке, безутешном вдовце, на котором висело множество долгов. Отец заполнял этой писаниной долгие часы вынужденного одиночества, когда после утомительной работы в аптеке принимался разрабатывать свое тонизирующее средство. Лаванда почувствовала в нем перемену, когда вернулась из женской академии в Кобурге. Тонкую, но все же заметную. За время ее отсутствия он стал каким-то тихим. По-прежнему подолгу работал и оставался со всеми приветлив и обходителен. Вовсе не казался несчастным, просто присутствовал где-то не здесь. А в каком-то другом месте.

Заметки кое-что прояснили, но где мамин тайник, осталось непонятно.

Лаванда положила папку обратно на полку и спустилась вниз. Пожалуй, пора возвращаться к торговле. Никакого продыху от этого жалкого состояния, когда неделю за неделей еле-еле сводишь концы с концами. Она заварила чай – хорошо хоть, чая еще много – и прикинула, какие есть материалы для поделок. Потом вернулась мыслями к пышному, крепкому изумрудному мху в саду. Лаванда читала, что с его помощью лечили раны на поле боя. Так этот мох просто невоспетый герой. А нельзя ли его применить и в декоративном искусстве? Девушка часто использовала мох в своих цветочных композициях в качестве обрамления, внутри которого и формировала тусси-мусси, а то и большой букет. Непримечательный прислужник главного цветочного великолепия. Но теперь Лаванда исправит несправедливость. И ее воображение вознеслось на изумрудных крыльях к новым высотам: почему бы не создать целую композицию из мха, мягкую и пластичную? Лаванда возвысит это напрасно приниженное растение, выдвинет на первый план, отдаст ему должное. Мир смывал с себя цвета, окутываясь сепией, оттенком поздней осени, а совсем скоро и вовсе облачится в строгую графику зимы: темные деревья, одевшиеся в белые снежные шали, почерневшие ветви с морозными жемчужинами. Мох же внесет цвета в жизнь горожан, пока не придет пора рождественских венков.

Хотя погода еще демонстрировала дружелюбие, Лаванда знала, что снег может укрыть берега Квинте в любой день. Впрочем, времени приступить к изготовлению поделок из мха оставалось достаточно. Девушка взяла ивовую корзину, обвязала ее и отправилась в лес. Прошла мимо деревенского глашатая, который громогласно вещал о всеобщей пользе масла для полоскания горла, биттеров, слабительных, средств от стригущего лишая. Ясно, что его наняли производители лекарств. Шагая по улице, она слышала обрывки разговоров: «Феерическое представление… от мощи пророчицы просто дух захватывает… раз в канун Дня Всех Святых был такой потрясающий триумф, она наверняка скоро снова продемонстрирует свои таланты». Лаванда миновала аптеку с рекламой таблеток для почек и наконец-то вырвалась в лес.

На свежем воздухе было приятно, хоть оголившиеся деревья и придавали лесу заброшенный вид. Молочно-белая луна призрачным облаком закрывала полнеба, хотя был еще полдень. Следовало поспешить. А холодок взбадривал лучше любого тонизирующего средства. Поклеп Аллегры Траут до сих пор раздражал, а обнаружившаяся тайная лаборатория отца удивила Лаванду, причем она подозревала, что доктор Миньярд и знать не знал о необычайно бодрящем отцовском тонике. То, что отец, оказывается, тоже слышал арфу, озадачило. Подруга Арло Снука встревожила. И в довершение сбила с толку загадочная записка Роберта Траута.

Все эти мороки крутились в голове Лаванды, но поиски мха милосердно позволили на