Сидя в кабинете Керра на Софийской набережной, Гарриман с удовольствием рассказывал о своём первом впечатлении от встречи со Сталиным:

– У него такое интересное рукопожатие – приветливое, но твёрдое. Мою руку он долго не выпускал. При этом смотрел на меня своими янтарными глазами и тепло улыбался.

Ни одного лишнего жеста. Говорил коротко и метко, словно снайпер на фронте. Невольно складывалось ощущение, что он знает, чего хочет, и очень хочет надеяться, что все также это знают. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. А ответы – быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто были обдуманы много лет назад. Похоже, он никогда не говорит зря ни слова…

Керру ничего не оставалось, как согласиться:

– Просто у него нет сомнений. В собеседнике он порождает уверенность в победе. Сам не сомневается, и полагает, что у других также нет сомнений в его правоте…

Гарриману поначалу было очень не просто в Советском Союзе. Он вдруг обнаружил, что работа посла обыденнее и труднее, чем специального представителя президента. Как и других иностранных дипломатов, его изолировали от населения. За ним везде следовало четверо сотрудников НКВД, вдвое больше, чем за другими послами. Очевидно, так подчеркивалось его более высокое положение.

Первая зима в Москве ему показалась дикой, ужасной. Он часто болел, постоянно мёрз, его не покидало чувство одиночества. Он знал, что послы не имеют привилегированного доступа в Кремль. Но полагал, что из-за его богатства и близости к Рузвельту для него сделают исключение. Этого не случилось. Гарримана редко приглашали для беседы, а когда вызывали, то обычно поздно вечером или ночью. Его просто бесило, что снег даже на Красной площади не убирался, вместо тротуаров протоптанные тропинки, здание посольства до сих пор не отремонтировано. Недовольство его росло.

…По весне встречи со Сталиным у обоих послов стали чаще. Гарриман потом насчитает: за год он пятнадцать раз побеседовал с вождём Советов. Для Керра важнее было качество, чем количество. Никому он не хвастал, что не раз его приглашали в Кремль «эксклюзивно». Повод чаще всего был простой: глава правительства СССР вызывал посла, чтобы передать личное письмо Черчиллю. В очередной раз так и было.

Вручив письмо, Сталин пригласил Керра присесть в знакомое кресло у маленького столика. Налил две рюмки грузинского коньяка.

– Не боитесь пить с человеком, про которого говорят, что он казнит правых и виноватых – только щепки летят?

– Если честно, – отвечал Арчибальд, пригубив из рюмки. – Страх я потерял в атаке нашего батальона на немецкие траншеи в восемнадцатом году. По поводу правых и виноватых могу сказать только одно: невиновные часто чувствуют себя виноватыми, а виновные – ничего не чувствуют. Насчёт щепок хочется вспомнить китайскую пословицу: о лесорубе судят не по числу щепок, упавших к его ногам, а по числу сваленных деревьев. Вы хороший лесоруб, вы боролись с врагами советского строя и трудового народа. С вашей помощью страна достигла больших успехов. Вы открыли людям дверь в завтра…

Сталин хмыкнул.

– Вы правы: если добиваешься успеха, у тебя обязательно появляются враги, а добиваешься большого успеха – теряешь друзей…

Похоже, что лесть была приятна ему, но, посмотрев на переводчика, он благоразумно решил не продолжать тему.

– А правда ли, что шотландцы не смеются над англичанами, не сочиняют про них анекдотов, а только поднимают тосты «За Англию! За англичан!» А потом сами же смеются над этими тостами, это правда?

– Господин Сталин, есть старый анекдот про сходство девушки и дипломата. Если дипломат говорит «да» – это не дипломат, если девушка говорит «да» – это не девушка. Сознаюсь, не могу ответить «да» на ваш вопрос. Давайте лучше выпьем за англичан!

И они выпили. Засмеялись. И разом закурили трубки, хитро и весело посматривая друг на друга. Сталин пускал дым вниз, а Керр – перед собой.

Зазвонил красный телефон. Сталин, не торопясь, подошёл к своему столу, снял трубку. Он долго стоял молча, лишь слушал. Наконец, произнёс:

– Нет.

Через минуту снова сказал «нет». И ещё раз «нет». Потом вдруг согласился: «Да». И почти сразу положил трубку. Керр смотрел во все глаза.

– Рузвельт звонил, – пояснил Сталин, возвращаясь к гостю. – Спрашивал, не могу ли я передать американскому корпусу в Африке двести самолетов. Потом снизил до ста, до пятидесяти.

– В итоге вы всё-таки уступили?

– Нет. Просто он спросил в конце, хорошо ли его слышу.

…Керр однозначно нравился Сталину. У посла было своеобразное чувство юмора, тонкое до невидимости. Говорит вроде банальные льстивые вещи, а получается смело и иронично. Керр смешил, Сталин немногословил. Они дополняли друг друга, «два старых разбойника». Это было похоже на противоестественную дружбу тигра с дельфином.

– Жаль, годы уходят, – грустно сказал хозяин кабинета. – Они же погибнут без меня, эти вчерашние друзья, суетливые альфа-самцы!

– Смею думать, жизнь научит, время покажет: любой альфа-самец с возрастом обязательно становится бета-самцом…

По тому, как Сталин стал ходить взад-вперёд по кабинету, Керр понял, что пора вспомнить один из главных законов дипломатии – умение вовремя замолчать. И это было правильно. Остановившись перед послом, утонувшем в глубоком кресле, Сталин негромко сказал:

– Рад, что мы так откровенно поговорили. Благодарю вас. Всего доброго! Жду ответа от господина Черчилля.

Поднимаясь, Керр успел заметить, что серо-зелёный френч советского лидера не выглядит новым. Но это было не главное.

Главным стало лето сорок четвёртого. Второй фронт, высадка союзных войск в Нормандии. Наконец-то союзники выполнили то, что клятвенно обещали три года назад. А осенью – знаменитые «десять сталинских ударов», наступление Красной Армии по всем направлениям.

Война покатилась туда, откуда пришла.

Глава 11

В Ливадийском дворце и вне стен его

В начале октября сорок четвёртого Черчилль во второй раз посетил Москву. Уже не наблюдалось такой напряженности и состязательности – кто кого переиграет в словесной дипломатии. Было ясно, что Германия терпит поражение, и теперь обоих лидеров коалиции интересовало, кто и как будет компенсировать нанесённый Гитлером ущерб. Вслух это не говорилось, всё было чопорно и торжественно, как перед свадьбой по обоюдному согласию.

В первую же встречу премьер-министр передал Сталину свой план британо-советского влияния на Балканах. Он не отказался от идеи разделить Европу по кускам, потому всё там было выражено в процентах. Черчилль давал влияние СССР в Румынии – на 90 %, в Болгарии – на 75 %, в Югославии и Венгрии – пополам, а в Греции он хотел 90 % британской доли. Сталин спокойно изменил Болгарию на 90 %, поставил галочку и отдал план обратно автору. Потом,