В Маслаке, как всегда, были пробки. На противоположной стороне широкой улицы выстроились шикарные небоскребы, их с недавних пор активно строят в Стамбуле. Из-за туч иногда ненадолго выглядывало солнце, но сразу же снова скрывалось. Было не очень холодно.

Я поймала такси и поехала в университетскую больницу.

«Как меня встретят в университете? – думала я. – Как накажут? Уволят? Рассказали ли те мужчины ректору про мою бабушку? Знает ли ректор, кто такой Вагнер и зачем приехал? Знает ли он об убийстве?»

В голове роились сотни вопросов без ответа. Что за убийство?

Когда я ехала в такси, раздался оглушительный раскат грома, казалось, вот-вот пойдет дождь. Или снег с дождем. Зимний Стамбул, и без того сырой, к вечеру совсем промокнет, и все будут чувствовать, будто закутались во влажные полотенца. Я прошла через главный вход больницы, где толпились люди, и направилась в корпус терапевтического отделения. На территории было полно пациентов и медсестер в чепчиках и коричневых плащах, накинутых на белые халаты. Внутри было так же многолюдно. Большинство составляли бедняки. Они сидели на скамейках, на корточках по углам коридора и терпеливо ожидали своей очереди.

Интересно, бедняки болеют чаще, чем богатые, или их просто больше, вот они и наполняют больницы?

Я поднялась на большом лифте на третий этаж и спросила на сестринском пункте Филиз. «Доктор Филиз Уналды», – произнесла медсестра в микрофон впереди себя, и ее голос слабым эхом отозвался в коридорах. Кругом пахло лекарствами. Немного погодя, я увидела, как Филиз идет быстрым шагом. Мы расцеловались, она сначала пригласила меня в свой кабинет, предложила чай. Она хотела расспросить меня, кто такой Вагнер, но я лишь коротко ответила, что он здесь по личному приглашению ректора.

Одновременно я думала, что из-за толп пациентов здесь не так чисто, как должно быть в больнице. Все казалось грязным. Мне даже не хотелось пить чай, было ощущение, что я подцеплю какую-нибудь заразу от тысяч больных снаружи. Без надобности я ни до чего не дотрагивалась.

Филиз очень шел белый медицинский халат, на котором синими нитками было вышито ее имя. Она была натуральной блондинкой с фарфоровой кожей. У нее была небольшая по отношению к телу голова, как у всех румелийцев[55], что делало ее визуально выше. Такие европейские пропорции были и у Вагнера. В Анатолии у большинства людей большая голова, поэтому они выглядят ниже, чем есть на самом деле.

– Что с ним?

– Мы продолжаем за ним наблюдать, чувствует он себя неплохо. Утром позавтракал. Дыхание, пульс, давление пришли в норму. Только температура высоковата. Сейчас готовят расшифровку флюорографии.

– Хорошо, я очень рада.

Я действительно была рада, по какой-то причине этот человек стал мне дорог.

– Он с утра тебя спрашивает, – Филиз хитро улыбнулась, – как будто, если тебя не будет рядом, все пойдет не так. Как он так к тебе привязался за несколько дней, а? Я имею в виду, был бы он помоложе…

– Не говори глупостей, Филиз! Сколько я таких гостей встречала. Я могу его сейчас увидеть?

– Ты не допила свой чай…

– Мне не хочется. Давай пойдем.

Когда мы шли по коридорам, пациенты и их близкие смотрели на Филиз, как на важную персону. В отличие от толпы посетителей, которые в больнице чувствовали себя неуютно, Филиз была как дома. Конечно, люди по-особенному глядели на врачей, быстрым шагом проходящих по этим коридорам.

Мы вошли в палату 344 на том же этаже. Это была комфортная комната с большим окном, выходящим в сад. На койке посреди палаты лежал Максимилиан Вагнер. Его переодели в больничную сорочку, подключили капельницу. На правой перебинтованной кисти был виден катетер. Волосы у него растрепались, он был немного бледен, но, увидев меня, просиял.

– О! Я так боялся, что больше не смогу вас увидеть.

Я тоже улыбнулась.

– Почему, профессор?

– Думал, вы на меня сердитесь за то, что я вчера устроил вам столько проблем.

– Нет, профессор, я не сержусь. Только немного расстроена, потому что не поняла, что произошло.

Филиз пошла на обход пациентов и закрыла за собой дверь. Мы с профессором остались в палате одни. Я подвинула к кровати кресло со стороны окна и села так, чтобы нам легко можно было друг друга видеть.

– Как вы себя чувствуете?

Вагнер улыбался, но голос был слабый.

– Хорошо, нормально. Я проспал всю ночь.

– Днем вы тоже спали.

Он смутился:

– Да, что-то такое помню. Номер мотеля, да? Когда я проснулся, был полуголым.

– Да.

– Я вас спросил, вы ли меня раздели?

– Да, спросили, и я ответила, что это я.

– Простите.

– Не извиняйтесь, профессор. Если бы я вас так оставила, вы бы погибли.

– Скорее всего… Вы спасли мне жизнь.

Мы замолчали. В комнате воцарилась та гнетущая тишина, когда собеседники не знают, что сказать.

Я заметила, что мы оба отводили глаза. Когда он встречался со мной взглядом, тут же смотрел в другую сторону, я делала так же. Это было очень неловко.

Я заерзала в кресле:

– Пожалуй, я пойду, профессор. Позже зайду.

– Ладно, еще раз спасибо. Можно вас кое о чем спросить?

– Да?

– Где моя скрипка?

Я задумалась, пытаясь вспомнить:

– Я забрала ее на пляже, когда мы вели вас к машине, она была у меня в руках. Нет, вы ее держали. Сейчас должна быть в машине.

– Я буду признателен, если вы за ней присмотрите.

– Не беспокойтесь, как пойду, сразу заберу ее к себе, закрою где-нибудь на ключ. Когда вас выпишут, я принесу.

Я пошла к выходу и уже взялась за ручку двери, когда он сказал:

– Вчера произошло нечто странное.

Я вернулась и посмотрела на него.

– Когда я спал, рядом как будто была Надя. Она меня обнимала. Я ощущал ее как живую, даже чувствовал ее запах.

Он отвернулся и, глядя в окно, добавил:

– Словно не было всех этих лет. Она была совсем молодой, согревала меня своим телом. Даже, кажется, целовала в плечо.

– Профессор, кто такая Надя?

Он снова повернулся ко мне, долго глядел мне в лицо и, наконец, сказал:

– Потом расскажу. Вы это заслужили.

Я вышла, тихонько закрыв за собой дверь.