замолчали. Уставившись в закопченную балку на потолке, Алешка пытался справится с пробивающимися слезами, чтобы нечаянно не разбудить дядю Спиридона и остальных. Подслушанный в утренних сумерках разговор чужих ему людей об Алешкином отце больно жег его детскую душу, бередил еще слишком свежую и не затянувшуюся рану. Мысли об отце и его преждевременной кончине отзывались острой болью утраты, наполняли его рано повзрослевшего двенадцатилетнего подростка пустотой и ядовитой горечью, но еще больше Алексея угнетало осознание того, что отец ушел, но так и не смог восстановить утраченное. Честь Григорьевых, то ускользнувшее навсегда великолепие и радость былой жизни, отголоски которого едва хранились в закромах его воспоминаний.

Теперь если Алексей не сдюжит матери подсобить, то через год-другой дом придется продать, а самим перебраться в светлицу поскромнее. Этого нельзя допустить. Отец за дом до последнего держался. Говорил, хоть дом и купеческий, но хоть немного напоминает об их положении, роде древнем знатном, об уважении и достатке. Дед Михаил из больших бояр, с царем Федором в думе сидел. В тереме жил, с золота ел. Ни в чем нужды не знал, ни он, ни семья его. Да где он теперь, тот достаток? По миру бы не пойти. А с другой стороны уступишь дом – и все покатится по наклонной, в нужду и нищету.

Сам того не подозревая, Алешка опять провалился в тягучую предрасветную дремоту, а когда вновь открыл глаза, прямо в глаз ему светило белое северное солнце, а дядя Спиридон потрепав его волосы, улыбался.

– Вставай, что ли. Пора выходить в море.

Алексей не ожидал, что наживлять ярус так трудно. Полсотни саженей пеньковой бечевы а на ней более сотни форшней11 с наживкой. Исколотые крючками руки жгло от морской соли. По-первой на холоде он не чувствовал боли, а когда руки согрелись в рукавицах, казалось, будто он потрогал раскаленный противень.

Но потом руки огрубели, крючки больше не впивались в руки так часто, и сам Алексей привык к изнурительной работе.

Так прошел месяц. Алексей был горд собой. Он сдюжил несмотря на боль, слезы и холод, и вот сейчас они уже идут домой. Скоро он обнимет маму и сестренку, возьмет на руки братика. Похвалится своими делами. И Филипп больше не будет нос задирать. Он сам-то еще ни разу на дальний промысел не ходил.

Хоть небо и было затянуто тучами, но волна небольшая и ветер бойко гнал их карбас, заполненный вяленой треской и пикше. Трюмы двух больших кочей они забили рыбой и отправили в Архангельск, много рыбы навялили впрок семьям, да на ярмарку. А еще

Иона хочет белька на обратном пути прихватить. Знатный промысел вышел с хорошим прибытком. С глубоко сидящего в воде карбаса берега кажутся голыми и крутыми, местами с проплешинами снега. Где-то посреди губы, на небольшом островке возвышался крест. Алешке вспомнилось, что дядя Спиридон говорил, что это памятник погибшим поморам, от которых удача отвернулась, а спасшиеся сколотили из обломков коча крест. В потемневшем небе над крестом кружились матовые бакланы, а на его вершине, как на насесте сидела чернокрылая гага. Над этим местом витала какая-то смутная тоска и Алексею вдруг сделалось так одиноко и пусто, в этом

открытом всем ветрам море, что он едва не всплакнул.

– Дядька Евсей, а куда тут еще бельковы шкурки складывать? Самим места не осталось. – поинтересовался Алексей, указывая на забитый вяленой рыбой карбас.

– За бортом волоком потянем. Сколько зверя возьмем – все наше. Ты в карбасе подождешь, а мы поохотимся. Отец Ануфрий наказывал поберечь тебя от смертоубийства. Негоже тебе на такое глядеть.

– Но Спиридон обещал всему научить. – обиделся Алексей.

Спиридон, сидевший на весле, услышал свое имя и обернулся.

– Что я там обещал?

– Я тоже хочу на белька охотиться, а дядька Евсей хочет меня оставить, – пожаловался Алексей

– Раз сказал, значит так и будет. Шкурки будешь связывать, и за карбасом присмотришь.

Бросили якорь на мелководье. Артельщики подхватили дубинки и попрыгали с борта прямо в воду. У берега неглубоко, по грудь взрослым, а Алексею с головой.

На заснеженном берегу белый мех детенышей тюленя, белька, не рассмотреть издалека. Мальчик в глубине души даже был рад, что его не взяли. Плавание оказалось полным изнурительной работы и впечатлений и редко выдавалось время посидеть вот так, ничего не делая. Мальчик завернулся в тулуп и удобно устроился на дне карбаса.

Ветром нагнало с океана волн, качка понемногу усиливалась.

На безбрежном просторе океана волны мерно и свободно ходят одна за другой, здесь же замкнутые в губе, стиснутые в непривычные для них берега, они волнуются, спешат, наскакивая одна на другую. словно играют в чехарду.

Впереди в паре верст от карбаса начали подниматься черные горы, ходить одна за другой и вначале Алеша даже не понял что это океан, что это океанские волны ходят туда сюда, по опускаясь то поднимаясь вдалеке над горизонтом.

Он почувствовал опустошение, а потом и тревогу, закричал артельщикам и замахал руками, но те то ли так увлеклись охотой, что не заметили смены погоды, то ли мальчик заметил то, что пропустили опытные поморы.

Сильный порыв ветра дернул и развернул карбас носом к себе. От резкого движения Алексей вцепился руками в борта. На небе быстро собирались тучи и небо резко потемнело.

Уж такого бывалые мореходы не могли не заметить. Так и есть. Бегут по берегу к баркасу, который заплясал на волнах как норовистая лошадь, а потом от налетевшего шквала дернулся, забирая воду бортом и закружился. Мальчик не сразу понял, что карбас сорвало с якоря. Криков артельщиков он не разобрал, звук уносило ветром, но они что-то кричали, давали совет. Алексей беспомощно наблюдал, как стихия подхватила корабль и поволокла прочь от берега. Что теперь делать мальчик не представлял. Он бросился к румпелю, но вдруг понял, что даже если и отвяжет погудало12, то не сможет этот самый румпель удержать. Мальчик растерянно поглядел на тяжелые весла, потом на скатанные паруса, и понял, что он не сможет в одиночку бороться с бурей.

Сонце, что до этого еще едва пробивалось сквозь облака, резко скрылось за грозовыми тучами, лишь изредка появляясь и освещая прыгающие черные волны, которые теперь подобрались совсем близко к его карбасу. Океан словно дышал, мощно и тяжело, едва сдерживая себя, чтобы не разразится бурей на всю мощь. Бурлящая вода впереди вздымалась черными горами, колотила судно взад и вперед как мелкую шняку. Крест на острове теперь едва виднелся вдалеке сквозь плотную завесу