Конь засучил ногами и закатил глаза. Сестра присела возле него на корточки и принялась шарить пальцами по телу скакуна, пока наконец не нашла пулевое отверстие. Ни у одного из апачей, которые собрались на скачки, не нашлось бы палки, которая плевалась огнем и темными металлическими шариками. Значит, коня убил мексиканец.

— Видимо, кто-то поставил на другую лошадь, — предположил Утренняя Звезда.

— Я чуть не выиграла скачки! — в ярости бросила Сестра.

— Не показывай виду, что им удалось тебя разозлить. Иначе они получат над тобой власть. Былое не изменишь, но оно может многому тебя научить. Какой урок ты сегодня усвоила?

— Мексиканцам нельзя доверять.

— Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

* * *

Сестра устремила полыхающий от гнева взор на Кукурузную Муку — На’танха, который лежал ничком, подтянув к животу колени, в луже дешевого пойла и полупереваренных бобов. Он был настолько пьян, что, если бы она сейчас насыпала ему под набедренную повязку толченый перец чили, На’танх бы ничего не заметил. Он показался бы мертвым, если бы не храпел, словно ревущий медведь. Опять На’танх выставил себя дураком, напившись пульке, который вонял хуже старых мокасин.

Сестра пнула соплеменника по пятке заостренным носком своего мокасина, но пьяный в ответ лишь что-то невнятно проворчал. Тогда она кинула в него камешек, отскочивший от его голой ягодицы — упругой, словно кожа на барабане. На’танх будто ничего не заметил, но Сестре стало немного легче.

Улюлюкая, раскачиваясь в седлах — так покидали пьяные индейцы Ханое прошлым вечером. Их окружали кольцом те, кто остался трезвым. Утренняя Звезда усадил Сестру на коня перед собой, и девчушка уснула, прижавшись щекой к гриве скакуна и обхватив его за шею.

Когда они добрались до лагеря, большинство пьяных спешились и, едва переставляя ноги, отправились спать. Однако кое-кто из них привез с собой пульке, чтобы угостить жен, и многие из тех, кто пока оставался трезвым, решили наверстать упущенное. Гульба продолжалась до рассвета.

Некоторые, вроде Кукурузной Муки, вообще не собирались назавтра возвращаться в поселок. Отец Сестры был одним из тех, кто предпочел остаться в лагере. Проходя мимо его шалаша, девушка услышала доносившийся оттуда храп.

Отец никак не мог унять тоску по покойной жене, которую убили и скальпировали мексиканские охотники за головами, когда Сестра была еще крохой. С тех пор уже никто не вспомнит, сколько Утренняя Звезда раздарил лошадей, одеял и седел шаманам в надежде, что хоть один из них поможет унять отцовскую скорбь. Сестра молилась каждый день, упрашивая всемогущего духа, Дарителя Жизни, помочь родителю.

Когда женщины варили из забродившей кукурузы священное вино тисвин и в лагере устраивали пирушку, отец приходил на нее первым, а уходил последним. Сестра терпеливо ждала, пока он плясал в компании других гуляк. Женщины, которых она раньше считала целомудренными, пошатываясь, удалялись с ее отцом в кусты. Щеки Сестры горели от стыда, когда она слышала смех и звуки возни, доносившиеся из темноты. Несчетное количество раз в бледном свете зари она помогала отцу добраться до дома.

Впрочем, сегодня утро выдалось такое, что Сестра просто не могла печалиться. Небосвод поражал ослепительной глубины синевой. Бабочки порхали среди ветвей пало-верде у пересохшего речного русла. В мекситовых деревьях страстно курлыкали голуби. Негромко перекрикивались женщины, которые мололи кукурузу и чинили прохудившиеся мокасины.

Добравшись до мескитовой рощи, Сестра сняла со лба повязку из сыромятной кожи, положила ее на землю и принялась собирать сухие сучья, укладывая их в вязанку. В поисках хвороста девушка удалялась от лагеря все дальше. Оторвав взгляд от земли, она увидела бочкообразный приземистый кактус, росший на солнечной стороне пересохшего русла. Самую его верхушку венчиком окружали блестящие на солнце желтые плоды, оставшиеся с прошлой осени.

Сестра спустилась по склону неглубокой лощины и пошла вдоль русла — в том направлении, куда когда-то бежала вода. Наконец девушка оказалась в некоем подобии ущелья, которое неуклонно сужалось. Нависшие сверху уступы отрезали ее от солнечного света, отбрасывая сулящую прохладу тень.

Потянувшись, Сестра сорвала один из плодов и, присев на корточки, принялась им лакомиться. Положив руки на колени, она смаковала терпкий сок. Хрустели на зубах черные семечки, скрывавшиеся внутри плода.

Вдруг она озадаченно замерла, ощутив порыв холодного ветра. Откуда ему взяться посреди жаркого лета? Ветер растрепал пряди волос, ниспадавшие ей на лицо. От затылка вниз по позвоночнику пробежала волна мурашек. Голова наполнилась ревом, гвалтом голосов. Сестра вскочила и подняла подбородок, приоткрыв рот и зажмурившись.

Она вскинула руки на высоту плеч, развернув ладони вверх. Она видела, что именно так делают ди-йин, шаманы. Застыв, девушка стала ждать, когда к ней обратится Дух Ветра. Когда же это наконец произошло, голос, который на самом деле не был голосом, отразился от каждой клеточки ее лица, и она затрепетала, словно лист на ветке сейбы[4]. Она обратила лицо к надвигающемуся злу и представила, как Призрачный Филин обрушивается на нее из поднебесья, чтобы похитить душу. По позвоночнику пробежал холодок, а сердце бешено забилось в груди.

Когда послышался рокот, девушка подумала, что это снова Дух Ветра, однако неожиданно вместе с воздухом затряслась и земля. Сверху на плечи и расставленные руки Сестры посыпались мелкие комья земли. Рокот распался на перестук копыт. Она раскрыла глаза в тот самый момент, когда первая лошадь домчалась до края ущелья и перепрыгнула через него. За первой последовали и другие. Девушка задрала голову: снизу она могла разглядеть и заляпанные пеной ноги, и широкие подпруги, опоясывающие мощные тела скакунов, перемахивающих через ущелье. Она почувствовала, как на нее падают брызги конского пота; увидела грубые деревянные стремена, а в них — покрытые грязью черные сапоги.

Солдаты. Мексиканцы. Скорее всего, уланы. Она насчитала как минимум полсотни, а то и все шестьдесят бойцов. В лагере осталось не так уж много воинов, и все они были пьяны — совсем как ее отец и Кукурузная Мука.

Едва последний конь с всадником перемахнул через ущелье и топот копыт стал стихать, Сестра, гонимая желанием поскорее предупредить брата, отца и всех остальных, попыталась вскарабкаться по крутому склону, покрытому песком и мелкими камешками, забивающимися под ногти. Подошвы мокасин то и дело соскальзывали, и вскоре девушка вновь оказалась на самом дне ущелья.

Она села, подтянув колени к подбородку, и съежилась, крепко сцепив пальцы, чтобы те не дрожали. Сейчас ей хотелось стать как можно меньше. Солдаты уже открыли огонь. Они стреляли и смеялись. Сестра услышала, как стальное острие пики лязгнуло о камень.