Я бросился ее поднимать, но она ни в какую не хотела вставать с колен.

– А еще – я не Саньмэй, Саньмэй – это моя мама. Меня зовут А-янь, “янь” как “ласточка”.

Я тихо вздохнул.

– Дома тебя могут звать как угодно, а здесь, у меня, ты Стелла, – сказал я.

Она наконец встала, свободная от тяжкого бремени. Но я-то знал, что у нее есть еще одна ноша, та, которую я вот-вот на нее взвалю.

Я пил воду и одновременно обдумывал то, что сейчас скажу. Правда была тяжела, я должен был сперва расчистить для нее дорогу.

– Стелла, ты в тот день видела… как японцы… обошлись с твоей мамой? – осторожно спросил я.

Она покачала головой:

– Мама держала меня крепко-крепко, я ничего не видела, только слышала, как она несколько раз закричала, а потом они ее пнули, и она упала в овраг.

– А потом… ты не знаешь?

Она подняла голову, посмотрела на меня. Уголки ее губ едва заметно дернулись.

– Мама умерла, – спокойно сказала она.

Я оторопел.

– Когда ты об этом узнала?

– Вы тогда сказали, что маму отнесли домой, а потом спросили, где я живу. Я поняла, что вы меня обманули.

Господи. Ложь, которую так тщательно выдумывал взрослый, не выдержала мимолетного взгляда ребенка.

– Ты… скучаешь по ней?

Я был черств, даже жесток. Мне хотелось, чтобы она прислонилась к моему плечу и поплакала. Слезы не могли ее утешить, зато они утешили бы меня. Но она не стала плакать. За все время нашего знакомства я почти не видел ее слез.

– Когда я была маленькой, мама говорила: на небе – звезда, на земле – человек. Когда человек умирает, он просто перемещается с земли на небо. В тот день вы назвали меня Стеллой и сказали, что это значит “звезда”, и я сразу поняла: это мама передала мне через вас весточку.

Я с трудом сдержал слезы. Храбрость этой девочки рвала мое сердце на части.

Храбрость Стеллы объяснялась не только тем, что Бог наделил ее мужеством; в душе Стеллы была опора, и пусть бы небо опрокинулось на землю и земля рассыпалась в крошево, пока существовала опора – существовала Стелла.

Этой опорой был Лю Чжаоху.

По-настоящему она сломалась в тот день, когда обнаружила, что ее опора рухнула.

Все это я узнал позже.

Я взял ее маленькую руку в свою ладонь.

– Стелла, давай поклянемся перед Богом – с сегодняшнего дня мы с тобой всегда будем говорить правду, хорошо?

Она кивнула.

Мы продолжили путь.

Велосипедные колеса взметали пыль, ехать оставалось все меньше. Мы ломали голову над тем, как объяснить столь долгое отсутствие Стеллы, не подозревая, что о постигшей мать с дочерью беде давно знала вся Сышиибу. В тот день, когда они наткнулись на японцев, две женщины из деревни прибирали неподалеку могилы. Эти женщины, прячась за большим деревом, не смея шелохнуться, своими глазами видели все, что случилось. Только когда японцы ушли, женщины спустились с холма и позвали на помощь мужчин. Но те нашли на холме лишь труп матери, потому что Стеллу я к тому времени уже увез. Женский шепоток пополз по деревне, и происшедшее, во всех его подробностях, стало “секретом”, который мусолился буквально за каждым обеденным столом.

Наконец мы добрались до Уао. Я кликнул лодочника и стал наблюдать, как Стелла переправляется на сампане через реку. Она шагнула на длинную каменную лестницу, одолела половину ступеней, затем обернулась и помахала мне рукой.

Я всю жизнь проклинал этот день – лучше бы его навсегда вырвали из календарей. Если бы у меня были глаза провидца, если бы они видели будущее, я ни за что не отпустил бы Стеллу.

Я так и не смог себя простить, до сих пор не могу.

* * *

После того как Стелла ушла, я вернулся к своим обычным занятиям: я проповедовал, лечил, помогал, делал все то, что положено делать деревенскому священнику. Но как только выдавалась свободная минута, я невольно вспоминал Стеллу. Как она морщила нос, старательно переписывая псалмы, как она вскидывала руки и ловила дождевые капли, стекавшие с карниза, как молча, опустив голову, перебирала фасоль. Я много раз порывался ее навестить, но всегда отказывался от этой мысли, воображая, какой поднимется переполох, если к Стелле заявится иностранец.

Однажды ночью я вдруг увидел ее во сне. Она безмолвно смотрела на меня с высоты, взгляд широко раскрытых глаз переполняла невыразимая печаль. Я потянулся к ней, хотел схватить за руку, но обнаружил, что у нее нет рук. У нее не было не только рук, но и тела, не было даже головы. Ее глаза, существовавшие сами по себе, одиноко парили в воздухе. В следующий миг я проснулся весь в холодном поту. Я решил, что непременно ее проведаю, хоть одним глазком на нее взгляну.

Наутро я доехал до Уао и переплыл реку на сампане. Сойдя на берег, я оказался у той длинной каменной лестницы. За эти годы горные тропки сделали мои ноги сильными и крепкими, сорок-пятьдесят ли на велосипеде были для меня сущим пустяком. Но катить по ровной дороге – это одно, а взбираться по сорока одной ступени с тяжелым велосипедом на плече – совсем другое. К тому времени, как мы одолели подъем, вид у нас обоих был весьма жалкий. Я оставил велосипед под раскидистым деревом и сел отдышаться, размышляя о том, как мне найти Стеллу и при этом не привлечь к себе лишнего внимания. Разумнее всего было дождаться, пока мимо будет пробегать какой-нибудь ребенок, дать ему пару конфет или монетку и попросить довести меня кратчайшим путем до Стеллиного дома. Или поручить ему самому отыскать Стеллу и привести ее ко мне, чтобы мы увиделись вдали от посторонних глаз.

Вдруг неподалеку появилась группа подростков, которые с криком гнались за мальчиком постарше. Мальчик улепетывал, как испуганный заяц, трепеща и почти не касаясь земли. Не в силах его настичь, остальные дети начали швырять в него камни. Мальчик уворачивался как мог, но несколько камней все-таки задело его спину и плечи, и он сжался от боли. Его скорость заметно снизилась, но он все еще не сдавался. Закрывая руками голову, спотыкаясь, он продолжал убегать, но его бег стал неровным. В конце концов он запнулся о скрытый в густой траве камень, обронил туфлю и тяжело упал на землю. Его преследователи нагнали свою жертву; ликуя, они окружили мальчика и стали по очереди в него плевать. Он сидел, обхватив голову руками,