– Мистрис Баллард, я…

Когда я оборачиваюсь к мистрис Хендрикс, я вижу, что у нее в горле застряло извинение.

Она отводит взгляд.

– А Грейс сможет разродиться?

Глупая гордячка, думаю я.

– Да. Но из-за вас она не набралась опыта для следующих родов. Из этих она запомнит только самые тяжелые моменты, – говорю я, а потом отсылаю ее за теплой водой и чистыми простынями.

– Что случилось? – спрашивает Грейс, когда остатки лауданума выходят из ее организма.

– Думаю, ты уже выяснила, что за доктор на самом деле Бенджамин Пейдж. А теперь, – я снимаю с нее испачканную рубашку и смотрю ей прямо в глаза, – ты позволишь мне помочь тебе в том, в чем я разбираюсь лучше всего?

Она кивает. Сглатывает. Начинает плакать.

– Да.

– Хорошо. Твоя мать несет нам тазик для умывания. А потом будем знакомиться с твоим малышом.

* * *

Когда двумя часами позже доктор Пейдж бегом поднимается по лестнице, я встречаю его у двери спальни Грейс. Она сидит в постели и, полная изумления и гордости, держит на руках новорожденного сына.

Когда Пейдж пытается протолкнуться мимо меня, я кладу руку ему на грудь.

– Вы здесь не нужны.

– Это моя…

– Нет. Это моя пациентка.

– Вам бы стоило усвоить, где ваше место, мистрис Баллард.

Я смеюсь.

– Я на своем месте просидела уже много, много часов. А вот вы ввели женщину в бессознательное состояние и оставили ее с дурными последствиями опасного лекарства. В результате вас тут не было, когда ее начало рвать во сне. Если б я не была на своем месте, она бы умерла. Но одна мелочь меня продолжает интересовать, – говорю я.

Он встревоженно смотрит на кровать.

– Какая?

– Вы хоть выяснили, как ее зовут?

Если в душе Пейджа и пробудилось смирение, когда он узнал о своей ошибке, его тут же смывает волна гордыни.

– В этом не было необходимости.

– Тогда вы ничему не научились. Ее зовут Грейс. И если б вы были образованным человеком, как утверждаете, то знали бы, что это означает «незаслуженная милость». Именно такую милость даровал ей Бог, позволив ей и ребенку пережить ваше лечение.

Я закрываю дверь у него перед носом.

Таверна Полларда

Суббота, 12 декабря

На снегу виднеется кровь.

У таверны собралась толпа, а в центре ее двое мужчин сцепились так, что видны только мельтешащие руки и ноги. По краям маленького круга, в котором они дерутся, стоят Эймос и Мозес Полларды, расставив руки, чтобы никто не вмешался. Мудрая Эбигейл устроилась с кружкой дымящегося сидра на ступенях таверны, подальше от драки, и презрительно наблюдает за происходящим.

Я только-только приняла роды у Грейс Сьюалл и готова идти домой, но любопытство побеждает, и я перехожу через улицу, чтобы узнать, что там творится.

– Мужчины просто идиоты, – бурчит Эбигейл, когда я к ней подхожу.

– Да. Но кто именно?

– Кровь идет у Джеймса Уолла.

Не успеваю я задать вопрос или сделать какие-то выводы, она добавляет:

– А второй – судебный пристав из Вассалборо. Приехал арестовать Джеймса.

– За что?

Она пожимает плечами.

– Не знаю. Но Джеймс не хочет, чтобы его арестовывали, вот они и разбираются. Идиоты, как я и сказала. Джеймсу не стоит сопротивляться, а приставу не стоит ему это позволять.

– Позволять?

– Сейчас увидишь.

Вскоре пристав теряет терпение, и становится ясно, что имела в виду Эбигейл. Этот парень не особенно высок ростом, меньше шести футов, и скорее жилист, чем худ. Однако очевидно, что он обучен боксу и умеет быстро реагировать. В подбородок Джеймса врезается такой хук левой, что тот летит на замерзшую землю. Пристав тут же наклоняется, чтобы связать ему руки за спиной.

– Как я уже говорил, – произносит пристав, тяжело дыша, – вы должны немедленно явиться в Форт-Вестерн, чтобы предстать перед судом за неуплату долгов.

Джеймс сплевывает кровь.

– Я же объяснял! Мы застряли на реке и не смогли доставить груз. Так что мне не заплатили, и я не смог сделать платеж в прошлом месяце.

На лице молодого пристава мелькает сочувствие, но он выпрямляется и встает над Джеймсом.

– Почему так вышло – не мое дело, это пусть суд разбирается.

На глазах у толпы он поднимает Джеймса на ноги и ведет к телеге, стоящей у таверны. Толпа расходится, позволяет поднять Джеймса на сиденье и привязать к железной петле, вделанной в стенку телеги. Узел морской, рассчитан на такелаж, и нет ни единого шанса, что он развяжется по пути. Удостоверившись, что Джеймс надежно привязан, пристав отвязывает поводья и забирается на свое место.

Он приподнимает шляпу, прощаясь с толпой, потом дергает поводьями и кричит:

– Ха!

Лошадь сворачивает на Уотер-стрит и направляется к северу. Жители Крюка молча смотрят вслед телеге.

– Он у нас останавливался прошлой ночью, – говорит Эбигейл, снова предугадывая мой вопрос. – Сказал, что его зовут Барнабас Ламбард, но мы не знали, что он пристав и зачем он приехал.

– На вид совсем молодой.

– Да, лет двадцать, я бы сказала. И это, наверное, сработало в его пользу.

– Почему?

– Мозес говорил, что этот тип расспрашивал про Джеймса. Где живет, как выглядит. Все решили, что это какой-то его старый знакомый. Но больше всего он интересовался лошадью.

Эбигейл отхлебывает глоток сидра и поворачивается ко мне.

– Почему?

– Люди – это просто люди, а лошади все уникальны. Во всяком случае, так он сказал Мозесу. А все знают, что Джеймс ездит на наррангансетском иноходце. Он часто этим хвастается – говорит, что из табуна самого Вашингтона. Врет, наверное. Я бы иноходца среди других лошадей не опознала, честно говоря, а вот пристав смог. Сразу выбежал из таверны, как увидел, что Джеймс привязывает лошадь.

Я смотрю на лошадь у коновязи, озадаченную и нервную после всей этой суматохи. Роста она среднего, задняя часть туловища узкая, масть довольно распространенная – буланая. Грива черная. Хвост черный. На ногах черные «чулки». Но голову и хвост она держит высоко, и я думаю, что хороший лошадник, наверное, отличит иноходца от упряжной лошади.

– Что вы с ней будете делать? – спрашиваю я, кивая на лошадь.

– Поставим на постой. Джеймс пусть потом заплатит.

Телега давно уехала, но я смотрю в ее направлении.

– Я думала, за долги уже никого не сажают. Сколько Джеймс должен?

Эбигейл пожимает плечами.

– Ну, когда началась драка, времени задавать вопросы уже не было. Но я слышала, Джеймс хочет открыть вискокурню. – Она обращает ко мне взгляд своих темно-зеленых шотландских глаз и добавляет со значением: – И за ссудой обратился к судье Норту.

– Почему к нему?

– Норт богат. И любит быть в каждой бочке затычкой. Так я слышала, во всяком случае.

Я поворачиваю голову. Смотрю на мощное здание таверны.

– А Эймос не?..

– Он бы никогда.

Толпа начинает расходиться. Я вижу, как Джон Коуэн, молодой подмастерье кузнеца, подходит перемолвиться парой слов с Кэтрин, старшей дочерью Поллардов. Мы молча наблюдаем за парочкой. Склоненные головы. Негромкие голоса. В какой-то момент Джон наклоняется поближе и легонько касается локтя Кэтрин, когда она что-то говорит. Оба смеются. Краснеют. Потом прощаются и расходятся.

– А на этот счет ты что скажешь? – спрашивает Эбигейл. Она снова отпивает сидра, потом протягивает кружку мне.

Сидр хороший, с крепким и терпким богатым вкусом. Я задерживаю его во рту, осторожно подбирая слова.

– Джон добрый и трудолюбивый. Чарльз Кларк очень на него