И настоял отабориться в Яссах на неделю – за какую неспешно взять ясырь в отместку за вероломство у Кучурганского лимана. Лобода согласился – взять в Яссах было что. Неделю мы собирали добычу, сгоняли скот, треножили коней и налагали на обывателей ясских оброк, исходя из их маёнтков – кому десять пудов пшеницы, кому полпуда сала, а кому и горшочек каймака. Сильно ущемлять молдаван мы не хотели, но и прощать вероломство господаря их нам было не с руки. В общем, за неделю мы собрали более двенадцати пудов серебряной монеты и едва ли не тысячу золотых дукатов – это не считая огромных запасов всякого добра. Войско наше по выходе из Ясс более напоминало торговый караван, нежели казачьи полки.

– Вернулись благополучно? – межевой комиссар слушал речи пана Веренича, едва ли не открыв рот, его интерес был неподдельным.

– Вполне, и более того. Аарон, вернувшись в разорённые Яссы, осознал, что султан далеко, крымская орда – за Днепром, Днестром и Бугом, а Речь Посполитая – вот она, в пяти дневных переходах. И лучше с Короной быть в приятельстве и союзе – нежели во врагах. И послал Аарон гонцов к господарю Валахии Михаилу и трансильванскому князю Жигимонту Батори – с просьбой ходатайствовать перед цесарем и королем Польским о приёме Молдавии в христианский союз против Турции. И получилось, что Наливайка исполнил оба пожелания Лясоты – и Килию разорил, и Аарона молдавского к союзу с Веной и Краковом противу Оттоманской Порты принудил. Да при этом мало, что ясыря собрал на многие тысячи грошей – так и потеря войска нашего в этом походе едва ли превысила полторы сотни казаков, из коих легли мёртвыми менее полусотни, остальные – раненые и пропавшие без вести.

– При Цецоре Жолкевский потерял четыре тысячи из десяти тысяч своего войска, проиграв и битву, и войну, и жизнь свою… – заметил подскарбий мстиславский.

– Ну, Жолкевский не всегда был так неудачлив, противу нас он, наоборот, всегда имел успех. Ну да вы об этом и сами знаете, пане Стасю, урочище Солоница тому пример….

– О Солонице вы мне ещё расскажете. Вы ведь и там были при Наливайке?

Старый шляхтич кивнул.

– Был. До последнего дня. Вся трагедия исхода нашего прошла на моих глазах…. Но до этого ещё далеко, пане Стасю. Вы уж позвольте пока о делах более ранних и более для нас счастливых рассказать.

– Вы вернулись в Брацлав с победой. Что на это сказал пан Ежи Струсь? – улыбнувшись, спросил пан Станислав.

– Ничего не сказал, поелику его в Брацлаве не было – вместе с Наливайкой и основным нашим войском он ушел на рубеж, в опасении ответа молдавского. Но обозы с добычей нашей разожгли алчность окрестной шляхты. Среди неё пошли разговоры – более всего подогреваемые городским писарем Байбузом – что казачье войско пришло из Молдавии, отягощенное ясырем так, что коней казаки вынуждены были вести в поводу, так они были нагружены серебром, а телеги с шелками и бархатами¸ сафьянами да юфтями растянулись от Тилигула до Кодымы, на сорок миль… Зависть и алчность, пане Стасю – худшие из зол…

– Брацлавская шляхта напала на вас?

Старый шляхтич усмехнулся.

– Кишка у них оказалась тонка…. Собрались они немалой ватагой, в три сотни конных и пять сотен пеших – в числе коих, впрочем, было больше посыльных, слуг, дворовых холопов и прочих тому подобных вояк, нежели людей, владеющих саблей и пищалью. Шляхта, однако, пойти на приступ Брацлава поопасилась, и, разбив лагерь у стен замка, три дня собиралась с духом, грозя нашим казакам на стенах всякими бедствиями и горестями. Ну а на четвертый день к Брацлаву подошел Наливайко с пятью полками своими, сходу атаковал табор шляхты, тех, кто сопротивлялся – порубил, потоптал конями, взял в полон – остальных же просто разогнал выстрелами в воздух. Так попытка брацлавской шляхты разжиться нашей молдавской добычей с треском провалилась. Они, правда, послали ябеду на Наливайко Его Милости королю – но канцелярия Жигимонта Вазы ответила предводителям шляхетским, что дозволяет жалобщикам самим наказать мещанство брацлавское и Наливайку своими силами, так, как полагает это возможным. На Вавеле в то время сидели отменные шутники… – улыбнулся пан Веренич.

О хитроумии Его Милости князя Василия Острожского, изумлявшем не токмо врагов его, но часто и друзей

– Но Брацлав вы всё ж оставили?

Пан Веренич кивнул.

– А как бы иначе? Брацлав – коронная крепость, воеводский город. Казачьей ватаге в три тысячи сабель там тесно – да и от безделья всякие глупости на ум идут, а там и до грабежей, разбоев и прочего баловства – только руку протяни…. Казаки Лободы в Баре этим и занялись – Наливайка же, созвав военный совет, принял решение уходить зимовать на Волынь, хоть Лобода и сватал нас на новый поход купно с коронным войском и посполитым рушением. Но полковники наши, Шаула, Карачай, Василькович, Немогай и Звежинский, каштелян обозный Януш Гонсецкий и я, грешный – единогласно решили войско наше от такой участи, быть при польском войске убойной скотиной – уберечь. Но и насильно никого на Волынь не тащить – прежде того дуван продуванить, а после всех, кто желает, на вольные хлеба отпустить.

Из-за этого войско наше две трети казаков потеряло, полки же наши сами собой сделались хоругвями – поелику осталось в каждом по полторы-две сотни конных казаков. Моя наказная сотня, коя и именовалась «казначейской» – тоже ополовинела, к Лободе ушли, почитай, все строевые казаки, которые у меня несли посыльную и сторожевую службу – остались лишь кузнецы, сапожники, портные, цирюльники – кои заодно могли и кровь отворить, и мозоль вырезать, и рану зашить – да прочий работный люд, без которого никакое войско ни для какой войны не годно. В общем, на Волынь с Наливайкой отправилось чуть более тысячи казаков – но зато это были те, на кого повседни можно было положится. Лобода же, набрав переметов наших и прочих лайдаков, по Брацлавщине таскавшихся – на Крещение принял решение идти вместе с коронным войском вновь на Валахию. Мы же отаборились в Острополе на Случи, имении князя Острожского, в шестидесяти верстах от Острога. В какой мы с Наливайкой и отправились на масленицу – навестить семьи.

– А у Наливайки была семья? Я что-то слышал о его дочерях, вместе с матерью уехавших в Слупск…

– Была, как не быть…. В восемьдесят первом году женился он на княжне Елене Ружинской, из младших Наримунтовичей. Кстати, двоюродная сестра её, Маруша, была за Косинским…. Ну да это не важно. В восемьдесят втором у пана Северина родился сын, нареченный Григорием – в честь деда по матери, в восемьдесят шестом и седьмом – дочери-погодки. К нашему приезду они были уже совсем большими,