Святослав молчал, рассматривая сыновей боярских. Они верно рассудили: у князя вину родичей можно выкупить за серебро и в нем обрести защиту от другого врага, с которым так легко не столковаться.

– Ну и что я с вашим серебром делать буду? – ответил князь чуть погодя. – Слышали, что Свенельдич-старший у матушки в гриднице сказал? Всех, сказал, найду, хоть они в землю заройся, и со всех головы сниму. Серебром его не прельстить.

Сыны боярские переглянулись.

– Ну хоть ты за нас постой… – начал Блискун.

– Погодите. – Святослав движением руки остановил его. – Нынче поздно уже… Завтра я на лов собираюсь. Поедете со мной – там еще потолкуем.

* * *

Близ Вышгорода Святослав ездил на ловы еще ребенком и знал его угодья не хуже, чем Кловский бор. Ивор спрашивал, нужно ли ему ехать, но Святослав дал понял: ни к чему утруждать старые кости, сам не заблужусь. Воевода кивнул, будто его это мало занимает, но Святославу хватило проницательности понять: Ивор, верный решению не вмешиваться в распрю, не хочет слышать ни слова из тех разговоров, что князь поведет со своими надежными соратниками. Принадлежа к старшему поколению, в память Ингвара, Ивор крепко держался за Эльгу, а значит, и за Мистину, но так же хорошо понимал, что за Святославом будущее и старался не испортить его для своих сыновей.

Ивор послал с князем несколько отроков – показать, на какие поля ходят вепри и где они должны отлеживаться днем после кормежки. Вчера прошел легкий дождь, на влажной земле следы острых копыт были ясно видны. Объехали несколько полей, выгнали с два десятка вепрей из оврагов, взяли рогатинами десяток молодых, двух-трехлетних кабанчиков. Один, раненый, ушел, и Святослав не удержался – пустился верхом, с собаками, в погоню. А однажды, пока выводок поросят, визжа и наступая друг на друга, пытался пересечь открытое место и спастись в другой части леса, прямо на ловцов оттуда выскочили два молодых лося с небольшими рогами.

Только вечером, когда низинные поля уже были полны кисельного-белого тумана, Святослав с гридями вернулся к назначенному месту сбора – большой поляне со старыми кострищами, где ловцы разделывали добычу и обедали. Здесь уже горел большой костер, возле него стоял котел горячей каши, лежали на расстеленном полотне караваи хлеба и нарезанное сало, стоял немаленький бочонок пива. А посреди этого сидела на чурбаке, словно лесная хозяйка, Речица, в таком же красном платье с шелковой отделкой и золотой застежкой под горлом, в каком вчера разливала пиво на пиру в Вышгороде. Только повязала холщовый передник, чтобы не испачкать подол.

– А ты здесь откуда? – усмехнулся Святослав.

– А кто бы вам поесть приготовил? – так же насмешливо ответила она. – С мясом еще вон сколько возни. Поешьте и занимайтесь хоть всю ночь.

Вечер выдался теплым, с ясного неба помигивали звезды. Вышгород был недалеко, но Святослав сегодня возвращаться не хотел. На вольном воздухе, после дня в лесу, ему стало легко, давящие мысли отступили. Но лица Истоты и Блискуна, тоже весь день тыкавших рогатинами в дичь, не давали забыть о делах надолго. Пока он здесь ловит поросят, в Киеве старый могучий вепрь вострит рогатину на него самого, в жажде отомстить за своего поросенка…

Отроки разделывали туши, отдали собакам внутренности, часть мяса положили в яму запекать – это будет к утру, часть порезали мелко и стали печь над углями. Поев каши в ожидании мяса, взялись за ковши и рога. Речица разлила пиво и подала Святославу рог с таким же важным видом, будто не поляна была вокруг и не сосны темнели, а резные столбы гридницы.

– Тебя твой отец прислал? – спросил Святослав, когда она уселась на кошму возле него, как будто так и надо.

Несмотря на две последние ночи, он сомневался, стоит ли ей доверять. Мысли и поступки женщин всегда были для него непостижимы, поэтому он никогда на них не полагался. Собственную мать он всю жизнь считал если не врагом, то соперником, а Прияне верил только потому, что считал ее частью самого себя, у которой не может быть собственных целей и стремлений. Даже их крупные ссоры – из-за Горяны и Малуши – не подорвали его доверия, поскольку Прияна всего лишь не хотела допускать других женщин на свое место близ Святослава.

– Моему отцу нужды нет до твоих дел, – небрежно ответила Речица. – А мне, после двух мужей, своего ума хватает прожить. Я тебе, глядишь, и пригожусь. Может, совет какой подам.

– Ну, смотри. Будешь язык распускать…

– За отроками последи, – так же небрежно посоветовала она. – А я свое дело знаю.

– Это твое решение, конунг, – уклончиво-сдержанно заметил Вемунд, – но если мы хотим поговорить о важном, уверен ли ты, что при этом уместно быть женщине?

– Я женщина, – смело возразила ему Речица, – и я не побоялась сказать князю в глаза то, о чем вы, мужчины, только думаете и молчите! О том, что Свенельдич прикончит вас, если вы не поторопитесь и не прикончите его! И вы, – она взглянула на Истоту с Блискуном, – зря трясете своими кошелями. Свенельдичу плевать на ваше серебро! Он вас всех купить может, со всей малой чадью! Ему нужна кровь ваших братьев! И он возьмет ее, и ему нужды нет до княжьей воли! Если вы мужи, а не жены – вы знаете, как защитить своих братьев, себя и княжью честь!

Мужчины оторопели от такой прямоты и вопросительно таращились на Святослава. А тот усмехнулся:

– Ну вот, вы все слышали. Я с тринадцати лет знаю – нам со Свенельдичем вдвоем в одной берлоге не ужиться. Но раньше расходились как-то. Теперь, коли между нами кровь пролилась, так легко не разойдемся. Он не успокоится, пока Игмора не прикончит. А Игмор – мне все равно что брат… настоящий брат, по духу и чести, а не потому, что мой отец однажды его мать того… Моего брата я на расправу не выдам. И чем потом за него мстить – лучше сразу разобраться, кто в Русской земле хозяин и чья воля – закон.

– Так мы его убираем? – спокойно спросил Вемунд.

Этому человеку, варягу родом, было уже под сорок, и