медведь явно отрезал ему дорогу. Стрелять было далековато, и я бросился к ним навстречу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался завернуть его к увалу. И вот, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнуло путо. Теперь, казалось, еще несколько прыжков, медведь отстанет, а я смогу стрелять. Но зверь проявил чертовскую ловкость. Я видел, как с виду неуклюжее, косолапое животное с ловкостью соболя бросилось на Чалку и, пропустив его вперед, таким ревом пугнуло жеребца сзади, что тот, невзвидев света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для того приема, каким медведь кладет свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков, и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаху грохнулся хребтом на землю. Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера, как брюхо жеребца уже было распорото.

Каково же было мое удивление, когда после двух, почти одновременных выстрелов там, точно из-под земли, выросли Левка и Черня. Медведь закружился и упал. Собаки насели на него, и я услышал страшный рев, от которого табун снова сорвался и, ломая завал, бросился к палаткам.

Я побежал к собакам. Зверь вдруг вскочил и, смахнув их с себя, стал удирать в тайгу. Бежал он тяжело и как-то тупо, а собаки поочередно, одна справа, другая слева, забегали полукругами, хватали его за задние ноги, силясь задержать, и так, не отставая, вместе с ним скрылись за хребтом.

Я на минуту остановился у безжизненного трупа жеребца. В его глазах так и застыл страх, и если бы не разорванная шея да не вспоротое брюхо, то можно было подумать, что животное умерло именно от страха.

Лай собак отдалялся и доносился все тише и тише; потом мне показалось, что он повис на одном месте.

— Держат… — мелькнуло в голове, и я бросился на чуть слышный лай.

Не помню, как я перепрыгивал через колодник, касались ли мои ноги земли; какая-то сила подхватила меня и несла вперед. Редко человек бывает таким ловким и резвым, каким был я в эти минуты. И откуда только все это берется!

Выскочив на увал, я ясно услышал азартный лай собак и злобный рев зверя. Тут все было забыто. Надо признаться, что в такой момент охотником почти не руководит рассудок, он отдается вдруг вспыхнувшей внутри его буре. Она не дает ему спокойно разобраться в обстановке, гонит вперед. Нет сил задержаться даже на минуту, чтобы усладить свой слух лаем любимых собак, а ведь в охоте со зверовыми лайками — это, пожалуй, лучшие минуты.

Северный склон увала был покрыт глубоким снегом. Не успел я пробежать и ста метров, как меня догнал запыхавшийся Днепровский. Ему ребята на лодке подбросили сапог, и теперь мы оказались снова вместе. Он заставил меня остановиться и прежде всего разыскать след зверя.

Медведь прошел несколько левее того места, где я вышел на увал, и, бороздя снег, заливал его черной кровью. Местами я видел брызги крови, но уже алого цвета, несомненно, это была кровь, которую зверь при выдохе выбрасывал через рот. Надо полагать, что пуля пробила ему легкие.

Мы торопливо спускались в ложок, откуда все яснее доносился лай собак. Тяжелые тучи, набухая весь день, еще больше потемнели. Задевая вершины гор, они лениво ползли на запад. В воздухе пахло сыростью, но вокруг было удивительно тихо.

Прокопий на ходу свалил сгнивший пень, раздробил его ударом сапога и, набрав в руку сухой трухи, замер на месте, стараясь уловить направление ветра. Вокруг нас все находилось в неизменном покое. Прокопий подбросил вверх горсть трухи, и мы увидели, как мелкие частицы медленно стали отклоняться вправо, как раз в нужном для нас направлении, то есть от зверя. Медлить было нельзя. Теперь мы с большей уверенностью бросились впёред. Вот и еловая поросль, которая хорошо была видна еще с хребта, и если бы не она — мы увидели бы медведя. Судя по лаю собак, он был не более как в двухстах метров от нас, но нам нужно было подобраться поближе. С большой дистанции стрелять опасно, можно поранить собак. Мы ведь знали, что Левка и Черня «живут» близко у остановленного медведя, иначе его и не задержать, а тем более раненого, когда запах крови приводит их в ярость и они становятся совсем бесстрашными.

Наконец мы совсем близко. Лай собак, рев зверя — все это смешивалось в один гвалт и разносилось по тайге. Идущий впереди Днепровский остановился и, подавшись вправо, выглянул из-за небольшой елочки. Затем не торопясь, осторожно пропустил вперед свои сошки и ткнул широко расставленными концами в землю.

«Сейчас умрешь», — подумал я о медведе, наблюдая за Прокопием.

Неожиданно налетел ветерок и от нас перепорхнул на медведя. Мгновенно оборвался лай, и сейчас же раздался треск. Ни я, ни Прокопий выстрелить не успели. Зверь, сопровождаемый собаками, ломая чащу, удирал вниз по ложку, направляясь к Кизыру. Как было обидно! Всего две-три секунды, и мы рассчитались бы с ним за жизнь Чалки!

Минуты напряжения сразу оборвались, спряталась где-то и внутренняя буря, ее сменило чувство утомления и полного разочарования. Мы вышли из ельника и направились к маленькой поляне. Ветер усиливался. Зашумела тайга. Черные тучи грозили разразиться снегопадом.

У поляны мы задержались. Лай чуть слышался и уже терялся где-то далеко в лощине. Вокруг нас все было изломано, помято и обрызгано кровью. У края поляны была большая муравьиная куча. Видимо, отбиваясь от собак, зверь разбросал ее по всей поляне, и теперь муравьи в панике метались, ища виновника.

Скоро пошел снег. Не задерживаясь больше на поляне, мы разыскали след зверя и пустились вдогонку. Лая уже не было слышно. Удирая, медведь отчетливо печатал лапами землю, ломал сучья, выворачивал колодник, а когда на пути попадались ему высокие завалы, он уже не перепрыгивал через них, а переползал, и тогда собаки, хватая его за зад, тащили обратно, вырывая клочья шерсти. Зверь нигде не задерживался. Видимо, запах человека и страх перед расплатой были настолько сильны, что ему было не до собак. Не щадя последних сил, он бежал по тайге.

Прошло еще немного времени, снег повалил хлопьями, покрыл валежник и упрятал под собою следы собак и зверя. Мы остановились. Идти дальше не имело смысла, не было надежды на то, что погода скоро «передурит». Решили возвращаться в лагерь; по пути мы поднялись на верх хребта и