Ветер идет к югу, поворачивает к северу, кружится на ходу,

возвращается на круги свои.

Все реки текут в море, но оно не переполняется; реки возвращаются

к месту, откуда выходят, чтобы течь.

Все вещи в труде; человек не может пересказать всего; не насытится

око зрением, не наполнится ухо слушанием.

Что было, то и будет; что делалось, то и будет делаться, нет ничего

нового под солнцем…

Нет памяти о прежнем, и не сохранится воспоминание о будущем…

Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме;

Предал сердце свое тому, чтобы испытать мудростью все, что делается

под небом: это тяжелое занятие Бог дал сынам человеческим,

дабы упражнялись в нем.

Я видел все дела, совершающиеся под солнцем, это все –

суета и томление духа!

…В большой мудрости много печали; кто умножает познания,

умножает скорбь»

(Еккл. 1, 4 – 18).

– Вы и впрямь святой,  – удивился плотник, с восхищением разглядывая маленькую головку францисканца со слипшимися волосами и заросшей тонзурой.  – Недаром капитан-генерал боится вас!

– Хочешь, научу тебя читать? Ты познаешь мудрость этой книги.

– Я не осилю буквы, да и зачем умножать скорбь?!

Он поднялся, взял рубанок, постучал по нему киянкой, нежно прикоснулся к доске, широким взмахом провел по краю. Медовое тело дерева слегка вздрогнуло, отозвалось глухим вздохом, обнажило белизну. Трепетная ленточка стружки вырвалась из-под рук Ричарда на волю, упала к ногам священника, свернулась пшеничным локоном нормандской крестьянки.

* * *

Сквозило. Прохладный ветер гулял по полу, изгонял из углов клубы дыма. Печь надсадно гудела, выплевывала огненную пыль. Юнги, Педро де Чиндарса и Хуан де Сибулета, по обе стороны низкого каменного очага попеременно качали мехи. Серые кожаные мешки раздувались жабами, слегка хрустели, вторили треску дров. Желтое пламя лизало сучья, отступало под напором воздуха, яростно набрасывалось на дерево. Короткие поленья шипели, взрывались, стреляли в кузнецов раскаленными углями. Те вполголоса переругивались, проклинали сырую древесину и жадность адмирала, запретившего выдавать с кораблей сухой лес. В топке скопилась куча оранжево-красных углей, серевших в покое, желтевших под напором мехов. Когда пламя исчезло и над ворохом углей вспыхнули синеватые огоньки, матрос с «Виктории» Хуан де Аратья неторопливо постучал кочергой по головешкам, аккуратно разгреб жар, уложил зубастыми клещами полосы железа. Немного передохнув, стряхнул крупные капли пота с лилового лица, утратившего привычные очертания и сохранившего только щелочки темных глаз, присыпал заготовки углем. Затем торжественно поднял короткий толстый палец, велел помощникам медленнее качать мехи, будто внутри печи совершалось некое таинство.

– Наша матушка потекла,  – пожаловался стражник Мартин, гревшийся на поленьях у огня.

– Вторую неделю плачет,  – поддержал Педро.

Кузнец строго взглянул на него, и юнга умолк.

– Течет и течет…  – слегка покачивая крупной головой на короткой шее, продолжал стражник.

– Надо конопатить,  – подсел к нему Аратья.

– Капитан сказал, придется вытаскивать на берег.

Кузнец недоверчиво посмотрел на него.

– Истинная правда… Педро подтвердит,  – заверил Мартин.

– Угу,  – промычал парнишка.

– Разве можно крупное судно вытащить на берег?  – не поверил Сибулета.

– Трудно будет,  – решил матрос – Пока разгрузят, снимут такелаж, законопатят – месяц пройдет.

– Куда нам спешить?  – вздохнул Мартин.  – Зима только началась, дожить бы до весны. У меня десны распухли, язык болит.

Он оскалился, показал желтые крепкие зубы, набухшие розовые десны.

– Кровь идет?  – посочувствовал Аратья.

– Нет.

– Может, опухоль пройдет и скорбута не будет,  – успокоил кузнец.  – Кара на тебя снизошла за грехи. Ты бы покаялся, помолился.

– Элькано советовал жевать свежее мясо, пить кровь, а я не могу. Моисей запрещал евреям пить кровь, называл их нечистыми.

– Ему хорошо жилось под пальмами,  – усмехнулся Аратья,  – снега не видел.

– Грешно есть сырое мясо,  – покачал головой Мартин.

– А бить колодников – благое дело?  – упрекнул кузнец.

– Я не по своей воле. Сеньор Барбоса приказал колотить палкой, коли не слушаются.

– Ты бы сам походил в цепях…

– Я не бунтовал.

– Мы все хотели вернуться домой.

– Я, правда, не бунтовал,  – защищался Мартин.

– Люди говорят иное.

– Врут!

– Ты первым сбежал от Кесады, поэтому Барбоса простил тебе измену.

– Верно,  – поддержал Педро.  – Он многих помиловал с «Консепсьона», арестовал лишь пошедших за капитаном. Дядя Ганс сказал мне: «Не лезь не в свое дело, иначе лишишься головы!» Когда корабли столкнулись, он спустился в трюм и меня насильно затащил. Дядя Ганс и Глухого не пустил.

– Глухой-то за кого был?  – поинтересовался Аратья.

– Он ходил по палубе, рычал, грозил всем кулаками. Во кулак!  – юнга восхищенно развел руками.  – Мне бы такой!

– Качай воздух!  – прикрикнул кузнец.

– Сеньор Гальего дал мне меч, когда его сын захватил корабль,  – похвастался Сибулета.

– Подумаешь…  – хмыкнул Педро.  – У меня давно свой есть.

– Васко защищал Эспиносу,  – поправил Мартин.  – Командующий отдал офицеру за убийство Мендосы вещи покойного.

– Говорят, казначей выдал матросам Эспиносы по десять золотых монет,  – понизил голос Аратья.

– Точно. Кто бы даром рисковал? В самое пекло лезли. Опоздал бы Барбоса с солдатами, их бы разорвали на куски, кинули рыбам.

– Кормчий бы не позволил,  – возразил Сибулета.

– Ха!  – засмеялся стражник.  – Мендоса плевал на него. Кто бы заступился? Не ты ли?

– Многие!  – звонким голосом воскликнул юнга.  – Я тоже.

– Ух, ты воинство!

– Не тронь парня,  – сказал Аратья.  – Моряки любят Гальего.

– Теперь у нас хороший капитан – веселый!  – Сибулета похвалил Барбосу – Обещал дать реал, если туземку приведут.

– Ха-ха!  – захохотал Мартин, похлопывая себя обеими руками по коленям.  – То-то вся «Виктория» собирает дрова. Другие команды чинят корабли, а их тянет на берег. Только нет здесь никого, мы одни зимуем на краю земли.

– Угли чернеют. Подбросить полено?  – предложил Педро.

– Пора вынимать железо,  – Аратья поднялся на ноги.  – Мартин, помоги придвинуть наковальню к свету! Педро, кликни кузнецов!

Матрос разгреб кочергой потускневшие угли, отыскал раскаленные куски железа, постучал по ним, стряхнул мусор, придвинул к краю печи. Покрасневшие полосы разбухли, подобно деснам стражника. Аратья ловко подхватил одну длинными щипцами, опустил на наковальню; тускло-серая поверхность обожглась, вмиг пожелтела. Подоспевшие кузнецы, высоко вскидывая молоты, застучали по огненной змейке. Она извивалась, подпрыгивала, старалась ужалить, Аратья крепко держал ее клещами. Под грохот молотков, заполонивший кузницу, железо померкло, затихло. Любуясь превращением куска металла в хищный гарпун, плотники толпились у печи. Остывшее железо, еще