— После нас — твоя первая очередь. А пока ты тут останешься за старшего. На ночь выставишь посты. Медведь может прийти и сюда.

— К черту, надоело и ждать и гадать! — вырывается у него с отчаянием, и он скрывается в своей палатке.

Ко мне подходит Лангара.

— Слушай, — говорит она почти шепотом. — Карарбаха надо спрятать от злого духа, обмануть Харги, тогда все хорошо будет.

— Как спрятать, он же идет со мною?

— Другой одежда надо на него надевать.

Я беру старуху за руку, отвожу от костра.

— Лангара, ты умная женщина, убеди Карарбаха, что нет на земле Харги, напрасно боится его.

— Я не найду таких слов сказать ему. Он старый люди, не хочет быть другим. Старик должен идти с тобою и после всякое горе будет считать наказанием духов, но, однако, идет. Пойми, это трудно ему, а ты хочешь еще и больно сделать.

— Боже упаси, я хочу облегчить… Время духов давно прошло.

— Он лучше умрет, но не поверит, что Харги нет.

— Хорошо, — сдаюсь я. — Скажи, какую одежду ему надо?

— Все равно, что дашь, лишь бы не похож на Карарбаха.

Старик попросил остричь его реденькую бороденку, свисавшую одним пучком с подбородка, и стал переодеваться. Свою поношенную дошку, лосевые штаны, унты он туго свернул, сунул в котомку. Надел хлопчатобумажную пару, которую дали ему ребята, телогрейку. Делал он это с присущей ему серьезностью, стараясь не замечать нас. Но сапоги его страшно удивили — какую тяжесть носят люди на ногах! Они, конечно, были более чем в десять раз тяжелее его олоч, и он от них отказался. Взял у Долбачи его старые унты.

Старик с котомкой за плечами, в Степановой кепке, с берданой внешне не отличим от нас, совсем не похож на Карарбаха! Лангара обходит его со всех сторон, смотрит на старика снизу, сдвигает набок кепку, поворачивает то вправо, то влево и разражается неудержимым смехом.

— Он лючи, лючи! — И тычет в него концом посоха.

20. Следы уводят в заросли

Мы все стоим плотным кругом у костра в сосредоточенном молчании, как всегда перед походом. В эту минуту ты как бы проверяешь себя перед трудным маршрутом и будто даешь клятву в своей верности спутникам, как это, возможно, делали наши далекие предки, отправляясь в набег или на опасную охоту.

Загря, с подозрением следивший за нами, вдруг взбунтовался. Увидев, что мы уходим без него, рванулся, упал и стал вертеться на сворке. Я уже готов был вернуться и отпустить его, но благоразумие взяло верх.

— Загря, перестань, завтра приду за тобой! — кричу я, скорее успокаивая себя, нежели его.

В ответ собака завыла жалобно, долго, но нас уже поглотил перелесок.

Бредем звериной, чуть проторенной тропкой, через марь, обставленную заиндевевшими кочками, будто кувшинами с поблекшим черноголовником. Под ногами ледок. В воздухе морозная свежесть. В мышцах столько бодрости, что, кажется, унес бы на плечах весь мир.

Впереди неизменно Карарбах, следом Цыбин тяжелыми сапогами взбивает маристую воду. За ним — Долбачи, он не хочет мочить свои мягкие олочи, скачет по упругим кочкам. Я иду последним, с мыслями о Загре. Нам будет трудно обойтись без него. Не вернуться ли за кобелем?.. Уже хочу крикнуть Цыбину, чтобы он остановил Карарбаха, но ноги несут меня дальше. Смолкает вой Загри, и я успокаиваюсь.

За марью Цыбину и Долбачи идти влево, а нам с Карарбахом — вправо.

— Как облюбуете место, откуда будете наблюдать, разведите минут на десять костерок, чтобы мы знали, где вы находитесь! — кричу вслед Цыбину. — Если сегодня мы не убьем медведя, ночуем у вас. Там, среди болот, будет безопаснее.

Идем с Карарбахом вдоль перелеска. Воздух необыкновенно чист и прозрачен. Впереди заснеженные взмахи Станового, уже облитые светом пробудившегося солнца, и темные щели, на дне которых отдыхает ночной туман. Точно затаившееся чудовище, неподвижно ждет он своего часа. А ниже провала — гранитный барьер из скалистых нагромождений, прорезанный узкими щелями, уводящими взор в самую глубину хребта.

Меня с детства обворожили горы своим величием и вечным спокойствием. Они никогда мне не надоедают, меня не утомляет их крутизна и не пугают их поднебесные вершины. Горами можно любоваться вечно, как и морем.

Карарбах вдруг останавливается, смотрит под ноги, манит меня. На зеленом мху видна глубокая вмятина, отпечаток тяжелой лапы. Медведь явно шел к лагерю. След был чуточку затянут инеем — зверь был здесь в предутренний час. А вот и еще след в грязи, мы сразу узнаем отпечаток левой лапы, вывернутой сильно внутрь.

Старик долго стоял прислушиваясь. До лагеря, который хорошо виден за болотом, не больше двухсот метров. К нему хищник не пошел: побоялся огня или учуял запах собаки. Медведь вообще собаки не боится, но его, привыкшего к постоянной тишине в лесу, лай раздражает, приводит в бешенство, и он или бежит от собаки, или вступает с нею в драку.

Зверь, вероятно, решил подобраться к лагерю с другой стороны, пошел вдоль болота, но оно далеко растянулось. В воду же не полез. Лег на траву, откуда была видна стоянка. Карарбах подозрительно осмотрел лежку, обратил внимание на то, что примятая на ней трава не заиндевела: видимо, зверь ушел недавно, может быть только что. Потом старик показал на обледеневшую, явно от дыхания медведя, траву впереди лежки: он лежал мордой к стоянке, что-то выжидал.

Мы оказались недалеко от лагеря, и я позвал Павла. Он перебрел болото, подошел к нам.

— Видишь? — спросил я, показывая на измятую траву. — Тут был людоед. Я думаю, тебе не нужно объяснять, зачем он сюда приходил? Но он может заявиться и сегодня ночью, так уж не будь ротозеем. Не хватает того, чтобы еще из палатки пропадали люди!

Карарбах, видимо, догадался, для чего я позвал Павла, схватил его за телогрейку, поставил перед собой и стал жестикулировать, показывая на Ямбуй, припадал к земле, изображая всей своей фигурой бегущего медведя к стоянке. Потом предупреждающе погрозил пальцем, убеждая Павла в том, что такой медведь, да еще голодный, может напасть на лагерь.

— Теперь, Павел, выслушай мой приказ: в одиночку ни шагу из лагеря, установите суточное дежурство, держите большой костер. Понял?

— Все сделаем, не маленькие, уж как-нибудь сами себя убережем.

— Вот этого «как-нибудь» медведь и ждет, чтобы проучить вас.

— Не беспокойтесь, у нас он не поживится, — уверенно отвечает Павел.

Он уходит в лагерь, а мы идем по следам медведя. Зверь прошел еще метров сто вдоль болота, оставляя