Возможно ли такое вообще? Разве деньги, спрятанные в стволе дерева, не сгнили бы через восемнадцать лет? Их мог кто-нибудь случайно найти. Дуб могло свалить бурей или расколоть молнией, вывалив на чье-то обозрение припрятанный внутри клад. То, что Амариллис Фитч в качестве банковского сейфа выбрала место в лесной глуши, противоречило всякому здравому смыслу. Но как не раз с какой-то печальной нежностью отмечала миссис Клемент Роуз: «Твоя мать была совсем из другого теста, Лави, из какого-то фейского. Красивая, но немного с чудинкой, если можно так сказать».

Лаванда вышла из дома. Единственным чистым платьем осталось рабочее, бисквитного цвета, его-то она и надела. Прогуляться в лес было хорошей идеей. На природе голову прочистит свежий воздух, и в нее могут прийти новые идеи и планы, как и куда двигаться дальше. Да что угодно будет лучше, чем валяться в ипохондрии на обморочной кушетке. Девушка взяла ивовую корзину, чтобы собрать диких яблок или поздних ягод. Было больно проходить мимо своих цветов, печально и сиротливо умирающих в центре деревни. Смахнув слезу, она пошла вперед, сосредоточившись на прогулке и поисках спрятанных денег. Если бы только Амариллис Фитч видела сейчас Бельвиль. Из опилок были сделаны тротуары, обложенные досками, и юбки можно больше не волочить по грязи. А еще собирались выстроить новую ратушу из красного кирпича и известняка и установить башню с часами, которые предполагалось освещать газовой горелкой. Берега Мойры должен был соединить новый мост. Повсюду судачили о районе Гастингс, называя «титаном торговли» и обсуждая его столичный блеск. Вокруг открывались новые и расширялись старые предприятия. Лаванда миновала телеграф, парфюмерную лавку, литографскую и граверную мастерские, лудильный и штамповочный цеха. Проходя мимо Дома оранжистов, она почувствовала, как в воздухе внезапно похолодало, и по спине пробежала дрожь. Ведь это их нетерпимость сорвала и королевский визит, и плату за цветы, приблизив к Лаванде призрак богадельни.

Внезапно по улицам пронесся сильный порыв ветра. Он сорвал с досок объявления о продажах и рекламные листовки. Бумаги порхали, кружились, а люди от них уворачивались. Листки, похоже, все норовили слететься к Лаванде и, как ошалелые птицы, бились о ее платье. Девушка отмахивалась от суетливых слов о продаже зернодробилок, конных грабель, мыла и свечей, кожи, собачьих упряжек и повозок с резиновым верхом. Весь мир на продажу? На фонарных столбах развевались флаги Королевского Союза, еще не снятые после катастрофической неудачи с визитом принца. Если бы в этот момент по улицам бродил со своей книгой Роберт Траут, порывы ветра могли бы вырвать и ее страницы и развеять и завихрить слова мистера Уитмена, как осенние листья. Что бы сказал Роберт об их капризной погоде?

Сама Лаванда была так худа и легка, что ветер и ее чуть не свалил с ног, и пришлось уцепиться за фонарный столб.

Ветер сменил курс и теперь, дуя Лаванде в спину, понес ее за пределы улиц, к густым деревьям на берегах реки. Как и мать, Лаванда восхищалась Мойрой – тем, как та петляла и змеилась в здешнем изрезанном рельефе: извилистый поток пробегал около шестидесяти миль, порождая на своем беспокойном пути бесчисленные рукава, бурлящие рыбой, и, спустившись вниз через плодородные низменности, заполненные пышным илом, завершался узким устьем.

В лесу Лаванда набрала пригоршню сморщенной клюквы. У нее уже сводило желудок, а язык прилип к нёбу, но ягоды ненадолго утолили голод. На земле валялись упавшие яблоки. Она выбрала несколько получше и положила в корзину. До нее донесся запах мокрых листьев, приправленный пряностью диких астр. Затем воздух наполнил древесный аромат пиломатериалов с лесопилки, за которым последовал чуть плесневелый хлебный дух с винокурни Корби. Этот запах виски напомнил ей об отцовской аптеке с ее умопомрачительным букетом из антисептиков, смол, аммиака, мускуса с уксусом, сонной тяжести дробленого зерна, дистиллированных и ароматических эссенций, масел, алкалоидов, засушенных лепестков, свежих духов, старинных флаконов, керосина, соленых, жженых, приторно-сладких, древесных запахов и еще много чего. Но вот чего среди них не было, так это запаха, что мог исходить от полки в задней части магазина с пометкой «Опасные вещества/яды», к которой отец запретил ей приближаться. В те дни, когда мать давала уроки игры на арфе, отец брал Лаванду с собой в аптеку, где она любила играть в «зельеварение», по-детски смешивая разные остатки, извлеченные из аптечной мусорной корзины. Поскольку она была единственным ребенком, компанию в играх ей составляло лишь собственное воображение. «Вот, выпей, папа, тебе станет легче», – улыбалась она отцу, протягивая какое-нибудь из своих «снадобий».

Некоторое время девушка неторопливо шла, думая, как замечательно, что ноздри так много помнят. Потом услышала наверху легкое кряканье уток. На тот величественный крепкий дуб, которым так восхищалась мать, она наткнулась быстро. Невзирая на недоедание, память у Лаванды оставалась хорошей. Образ матери колыхался и дрожал рядом с крепким стволом, словно в старом, мутном зеркале. Девушка затаила дыхание, надеялась и молилась, пока лезла рукой в глубокую полость в стволе и тщательно ее обшаривала. Пусто.

Лаванда вздохнула.

Ничего не ведающая река все так же извивалась. Предположение Лаванды не оправдалось. Девушка отвернулась от дуба. Резиновые сапоги с тремя овечьими носками стали просто неподъемными, и она, набредя на большой древний камень, остановилась и уставилась на реку. Растревоженная поисками – тщетными, если не считать диких яблок в ивовой корзинке, – Лаванда вытерла одно о юбку, села на камень и принялась жевать. Лес немного утешал. Лаванда прислушивалась к журчанию и лепету Мойры, пока свет не изменился и далекие часы не пробили полдень, что было на час позже, чем Лаванда предполагала.

Она поднялась и повернула обратно к дому. Ну, что ж, хоть яблоки нашла. Приготовит их себе и мальчику на ужин. Тушеные дикие яблоки. Веллингтоны стали еще тяжелее, просто колоды какие-то, и Лаванда уже еле волочила ноги. А потом и вовсе споткнулась о корень и упала на землю.

Лаванда потеряла сознание. Долго ли она лежала? Свет изменился. Скорее