Да что Николай! Полковник Булатов, храбрый и честный человек, попавший в заговор по стечению обстоятельств, был уверен, что Трубецкой хочет узурпировать русский трон.

Всем этим людям оказалась недоступна такая ясная формула Радищева: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала».

Но как бы то ни было – спасибо Куракину. Благодаря ему мы знаем, что Сухинов после многомесячного пешего кандального пути обличал перед ревизором царившую в армии несправедливость и толковал ему о достижении свободы.

В это же время – возле Тобольска – черниговцев догнала Елизавета Петровна Нарышкина, ехавшая в Читу к мужу.

В разговоре Сухинов сказал ей, что менее всего думает о смирении и покорности.

Нарышкина уговаривала черниговцев терпеть, говорила о скором облегчении, когда придут они в Нерчинск. Дала им триста рублей.

До Нерчинска оставалось им идти четыре тысячи верст.

8

В Петербурге донесение Лавинского о Горлове было представлено императору.

22 июня 1827 года Лавинскому был отправлен ответ:

«Секретно!

…Государь император за таковой противузаконный поступок действительного статского советника Горлова высочайше повелеть соизволил предать его суду Тобольской уголовной палаты».

Но затем решение было Николаем пересмотрено, и в силу особой важности преступления дело было передано суду Правительствующего Сената.

10 августа Лавинский получил соответствующий указ.

Горлов был вызван в Петербург.

9

В конце сентября 1827 года в Читу из Благодатского рудника были переведены восемь государственных преступников первого разряда.

Они должны были прибыть раньше, но отправка из Благодатска задержалась из-за того, что между Благодатском и Читой восстали каторжане и блокировали дорогу.

Вместе с преступниками прибыли и их жены – Трубецкая и Волконская.

Особенно важен был приезд Трубецкой.

Новоприбывших посвятили в планы побега. Их согласие могло снять главное препятствие – отсутствие денег. Состоятельные люди (кроме уже находившихся в Чите Никиты Муравьева, Нарышкина, Ивашева) – Трубецкой, Волконский, Давыдов, Артамон Муравьев – были среди этих восьми.

И сразу же начались действия.

Завалишин писал: «Было одно обстоятельство, которое могло сделать побег бесцельным и приравнять его к самоубийству. Что, если, как утверждали иные, Амур в одном месте верхней части его прегражден порогами? Спустившись по Амуру в более теплую местность, мы могли на левой пустынной стороне, где не было опасности от китайцев и маньчжур, выстроить за зиму себе зимовье, запастись припасами, имея ружья и рыболовные снасти, и, сохранив лодку, продолжать плавание весною. Но если бы мы встретили в верхней половине Амура препятствие для плавания на лодке, то уже никаких средств для продолжения побега берегом не было, по невозможности тащить на себе все запасы, да не было бы потом и средств для постройки лодки за порогами. Итак, необходимо было прежде приступа к исполнению плана тщательно исследовать, существуют ли действительно пороги или нет? Разрешить этот вопрос выпало на мою долю по двум причинам: во-первых, потому, что я более всех настаивал на исследовании, не любивши никогда делать что-либо наобум; во-вторых, потому, что из всех нас только я один имел сведения об Амуре на основании знакомства с планами имевшего виды на Амур правителя Российско-Американской компании Баранова и рассказов мне лично бывших иркутских губернаторов Трескина и Корнилова, а более всего из сведений, собранных мною при переезде моем из Калифорнии через Сибирь в 1824 году, в особенности из полученных от зверопромышленников, возвращающихся из колоний в Россию на корабле „Волга“, который я вел из Ситхи в Охотск.

Узнав от работавших в каземате плотников из поселения, что некоторые бывали тайком на Амуре для промыслов, я отправил туда двух из них наиболее смышленых, из которых один, бывший там не раз уже, достиг Жиганского хребта, где предполагались пороги, и узнал от наших беглых и охотников, что никаких порогов нет, а товарищ его дожидался с запасом провизии в Хомаре. За исследование кроме 50 рублей, данных вперед, они получили по условию 150 рублей; добавка к этому, что оба эти поселенца были раскольники и, очевидно, догадываясь о смысле исследования, давали понять, что и они будут очень рады бежать с нами, а они могли быть нам очень полезны, потому что были отличные плотники. На исследование употребили они полгода и сведения доставили вовремя, в марте 1828 г…»

В середине октября были отправлены раскольники на разведку Амура, а в начале ноября княгиня Екатерина Ивановна отправила в Москву свою горничную Авдотью с письмом.

Письмо было тщательно спрятано.

Ответ и деньги необходимо было получить до июля 1828 года – времени побега.

Глава четвертая

Если жить, то действовать.

Н. Бестужев

1

В конце декабря 1827 года Сухинов, Соловьев и Мозалевский, прикованные к железному пруту вместе с десятками каторжников, прошли Красноярск.

Горничная княгини Трубецкой Авдотья с письмом, зашитым в полушубок, подъезжала к селу Лыскову под Нижним Новгородом.

А действительный статский советник Горлов отвечал перед судом Правительствующего Сената. Он продолжал утверждать, что о назначении государственных преступников в Нерчинск он ничего не знал, никого к ним пускать не приказывал, а кандалы велел снять главным образом для того, чтобы лекарь Солухин мог оказать больным преступникам помощь.

Сенат запросил Лавинского: «Кем допущены до оных преступников как учитель Иркутской гимназии Жульяни и прочие лица (о именах коих объяснить подробно), так и лекарь Солухин, делавший по показанию Горлова сим преступникам помощь по снятии с них оков (ибо Горлов показывает, что он о допуске кого-либо к означенным преступникам приказания и дозволения не давал), кому именно из оных преступников лекарь Солухин подавал помощь и в чем таковая состояла?»

5 января 1828 года Лавинский получил от управляющего общей градской управы Иркутска донесение и немедля отправил это донесение в Сенат.

«…Все государственные преступники были здоровы и никакого лекарского пособия не требовали, и чтобы лекарь Солухин их пользовал, то сего не могло быть, потому что г. Солухин, будучи одержим болезнию, 24 числа того же августа в 10 часу вечера помер; иркутской гимназии учитель французского языка Жульяни и сын означенного действительного статского советника Горлова допущены были, равно как и надворный советник Павел Здор, тогда же по личному приказанию г. Горлова».

Итак, лекарь Солухин, на которого ссылался Горлов, умер за шесть дней до прибытия в Иркутск государственных преступников, а полицейский чиновник утверждал, что приход посторонних лиц – и в том числе собственного сына – разрешил лично Горлов.

Горлов запутался.

Между тем вновь допрошенный Жульяни признался, что подорожную для поездки в Александровский завод к государственному преступнику Давыдову подписал