– Записная книжка?

– Ничего существенного… Самое любопытное вот это. – Чирков осторожно взял клочок бумаги. Он был размером в половину тетрадного листа. Желтоватый, плотный. Сложенный в несколько раз. На одной стороне – крупные буквы черной тушью:

ЕЙСКОГО КИН

КИХ КОРОЛЕВ

С другой стороны лист был чистым.

– Что означает эта криптограмма? – спросил Каиров.

– Еще не выяснил. Тайнопись с обратной стороны. Обнаруживается только при нагревании. Потом опять исчезает.

Чирков положил клочок бумаги на стеклянный, молочного цвета колпак настольной лампы, включил свет, прижал бумажку пальцами.

Вскоре, словно в проявителе, стали появляться колонки цифр…

– Шифр.

– Он самый…

– Знать бы, сколько времени потребуется нашим специалистам на его разгадку…

Гребень с секретом

Комната пропахла нитками. Запах ниток был здесь всегда, как и всегда были потолок, стены, окна, ножная швейная машина марки «Singer» и портновские ножницы, где вместо второго кольца был продолговатый овальный проем, в который вмещались все четыре пальца.

Деньги кружили по комнате. Они кружили не так, как ветреной осенью кружат пожелтевшие листья, легкостью и расцветкой своей напоминающие неугомонных бабочек. Деньги летали тяжело, словно бумажные голуби. Это были крупные сторублевые купюры темно-сизого цвета.

Никогда раньше в жизни Жан Щапаев не видел такого обилия денег. Равно как и не видел в таком диком состоянии свою родную матушку Марфу Ильиничну.

Обезумевшая, с распущенными волосами, она ползала на полу, сгребая деньги растопыренными пальцами, которые казались ему в эту минуту клешнями пресмыкающегося. Она произносила какие-то нечленораздельные звуки. Но он понимал, что матушка по-прежнему выкрикивает слово:

– Погубил! По-гу-бил!

Это он, Жан, погубил ее?

А может, наоборот?

Два дня назад, под вечер, когда небо было уже сумрачным и лил мелкий, но по-весеннему холодный дождь, к ним в дом пришла женщина с небольшим чемоданчиком в руках. Она сказала, что работает медицинской сестрой в госпитале Перевальном, и попросилась остановиться у них в доме на два дня.

– Что вы! Что вы! – запротестовала Марфа Ильинична. – Вот так просятся на два дня, а потом и за год не выгонишь.

– Избави бог, – сказала женщина. – Я говорю правду.

– У нас тесно. Мы чужих не пускаем. К тому же есть строгое указание милицейских властей насчет прописки.

Женщина положила на стол пятьсот рублей и сказала:

– Мне порекомендовали обратиться к вам наши общие друзья.

– Какие еще? – настороженно спросила Марфа Ильинична, не сводя, однако, взгляда с денег.

– Те, что снабжают вас продуктами.

– Только на два дня, – не задавая дальнейших вопросов, согласилась Марфа Ильинична и взяла деньги.

Когда женщина сняла пальто, то Марфа Ильинична узнала бежевое платье, которое около года назад шила Дорофеевой. Как тут не спросить:

– А что же Танечка не могла вас приютить?

– Она ждет мужчину.

Не вступая дальше в разговоры, женщина легла спать, но среди ночи куда-то ушла. Вернулась под утро. Однако побыла дома совсем недолго… И уже второй день не возвращалась вовсе.

Под кроватью остался ее потертый чемоданчик. Он был заперт. Но любопытная Марфа Ильинична не утерпела, вскрыла замок. И обомлела. Весь чемодан был заполнен пачками денег. Новых сторублевых денег. Больше в чемодане не было ничего, если не считать женского гребня из какой-то пожелтевшей кости.

– Ой, что ж делать? Ой, что ж делать? – Она произнесла эти слова так растерянно, будто отстала от поезда и оказалась на незнакомой станции без вещей и без копейки. – Ой! Что ж делать?!

– Сообщить в милицию, – подсказал Жан.

– Ты что? Сказился? – Она посмотрела на сына с такой злобой, что он сразу поник и прижался к стене, точно хотел ею заслониться.

Но Марфа Ильинична уже забыла о Жане, и вновь повторила старую, как мир, фразу:

– Ой! Что ж делать?!

Потом, опомнившись, она поспешила к окну, суетливо задернула занавеску.

– Одни гроши! Чемодан грошей!

– И гребешок, – напомнил невпопад Жан.

– Его вначале кипятком обдать надо. Может, она шелудивая, – деловито ответила Марфа Ильинична. Она вздохнула глубоко, печально. Сказала тихо: – Где же нам их закопать? – И сама себе ответила: – Лучше в погребе.

– Что вы, мамочка? – осмелился молвить слово Жан. – А вдруг хозяйка возвернется?

– Ворюга она, а не хозяйка. Я ей возвернусь. Я ее мигом за решетку отправлю. Ступай за лопатой.

Жан боялся этих денег. Откуда такая сумма может оказаться у медицинской сестры? Вдруг она из воровской шайки? Ее дружки зазря состояние не упустят. Они семь шкур снимут и с Жана, и с его мамочки.

Когда он вернулся из сарая с лопатой, довольная и улыбчивая Марфа Ильинична поливала из чайника гребень. Пар поднимался над миской. И пахло костью или какой-то эссенцией.

Тогда-то Жан и увидел, что лицо матери странно изменилось. Она опустила чайник. И сказала:

– Посмотри.

Гребень лежал в горячей воде. Но теперь он был совсем не таким, как в чемодане. На желтой кости четко и ясно смотрелись буквы латинского алфавита. Они располагались напротив зубьев. И каждый зубец имел свою определенную букву или сочетание букв.

– Ма-ма, – выдохнул Жан. – Это таинственное что-то… Я боюсь.

– Сничтожить! Надо в момент сничтожить! – решила Марфа Ильинична быстро и бесповоротно. Она всегда и только так принимала решения.

– Нет! Этого нельзя делать, мама. Это нужно снести в милицию.

– Неси! – мрачно пошутила она. – Может, орден дадут…

– И деньги тоже, мама!

Вздрогнула Марфа Ильинична, потерла ладонь о ладонь, крепко до хруста зажала пальцы. Усмехнулась через силу – не понравился, насторожил ее голос сына. Сказала:

– Господь с тобой. Дыхни!

– Я же не пью, мамочка. Деньги не наши. Их надо снести властям.

– Не кричи, сынок. Не кричи… Денег я тебе не отдам. И милиции не отдам! Кукиш ей!

– Вы сами кричите, мама! И кричите глупости!

– Нет… Нет… А может, гребень и не тайный. Может, его просто какой заграничный умелец делал. Так вот – с фокусом.

– Мама, не обманывайтесь. Ведь деньги. Столько денег. Откуда они у медицинской сестры?

– Не наше дело. Не наше… Сничтожим гребень – и все.

– Нельзя, мам. Война! Если она шпионка, если ее власти ищут… Тогда судить нас будут за то, что мы врагу способствуем. И даже очень расстрелять могут…

Он хотел убедить ее доводами. Хотя и не верил в такую возможность.

– Матерь божья! Прости… Все на себя возьму. Я без сына все сделала. И гребень, значит, сничтожила, и деньги забрала. А ты на работе был…

– Нельзя, мама.

Но она уже поспешила к печке, открыла заслонку и кинула в печь гребень.

Вначале ему пришлось отбросить мать на пол, потом сунуть руку в огонь. Счастье, что кость