Гутхорм остался херсиром и после изгнания Рорика. Он был в хороших отношениях и с убитым три года назад Хергейром, ладил и с ярлами, сидящими на Пейпси-ярви. Поэтому и норвежец Эйстейн, сменивший Хергейра в Алдейгьюборге, не стал менять херсира, лишь принял от него клятвы верности.

Восточное море за мысом Клюфанданес, что разделял устья Лауги и Наровы, сужалось, превращаясь в залив Эйстрасалт. Большая часть речных путей на Восток начиналась именно здесь. Место проходное и опасное. Посадишь нового человека – дров наломает, купцов распугает, а Гутхорм умел ладить с окружающим миром. При этом он был ровесником и другом Хельги, поэтому и воины херсира старались ладить с его сыном.

* * *

Усадьба Хельги стояла над высоким южным склоном коренного берега у слияния притока Лауги Лемо-йоги[57] с небольшой речкой, которую давно уже именовали Гусиной, так как еще Ивар, его отец, устроив изгороди по берегу и в воде, выпускал в нее своих домашних гусей. Береговой склон круто уходил от дома вниз и превращался в заливной луг, ограниченный двумя сливающимися реками. На этом лугу и паслась вся мелкая домашняя живность – гуси, куры, овцы и козы.

Большой дом Хельги, эльдхус[58], вытянутый с запада на восток вдоль Гусиной реки, был рассчитан на пару десятков воинов. Так когда-то задумал еще отец, но у Хельги не было такого количества слуг и тем более воинов. Вместо них дом заполняли многочисленные ткацкие станки, где женщины из овечьей шерсти и льна творили разнообразные ткани. Столбы крыльца большого дома были украшены такой искусной резьбой, что лесные люди приводили своих дальних родственников посмотреть на них. Короткой восточной стороной дом примыкал к просторному хлеву, за которым был огород. Здесь же, со стороны поля, двор замыкали меховой и зерновой склады на толстых столбах, рядом стоял высокий женский дом – сруб на высоченном подклете, под широкими свесами крыши которого был устроен круговой помост на косых подпорах. В жаркие летние ночи женщины укладывались спать прямо на нем.

К северу от эльдхуса стояла длинная рига, где обрабатывали и хранили лен и шерсть, и все, что необходимо для работ, лова и поездок. На высоком берегу Лемо-йоги, ограничивая двор с запада, выстроились кухонные навесы и холодные клети для запасов. От них шла деревянная лестница к воде, где располагались лодочные навесы и две бани. Чуть выше по течению реки у воды бугрилась крытая дерном кузница с дымоходом, прокопанным в высоком берегу, на выходе которого была построена еще и небольшая коптильня.

Все крыши были покрыты досками внахлест, словно борта кораблей, а там, где надо сохранять тепло, помимо бересты и глины, еще и дерном, так что весной крыши зеленели, как кочки на болоте.

На огороде, обнесенном изгородью из косых жердей, тянулись ровные ряды кочнов капусты. Гордая Илма в очередной раз подивилась тому, как же все хорошо растет у ее соседа, что бы он ни посадил. Кажется, воткни здесь в землю палку – и та начнет приносить плоды. Так повелось еще с первой жены Хельги, Гудрун, умершей пять лет назад. Но и теперешняя его жена Руна умела вести хозяйство. Травка и живность любили ее, а Велс не забирал больше положенного. Илма, пройдя вдоль изгороди, спустилась по пологой тропинке к реке, вдоль которой можно было пройти к кузнице.

У столбов навеса уже стоял Хельги в простой холщовой рубахе и, улыбаясь, стягивал рабочие рукавицы. Верно, глазастые мальчишки предупредили его, и он вышел из кузницы прямо в рабочем переднике. Волна тепла пробежала между ними, и неожиданно для себя Гордая Илма, ускорив шаги, оказалась в его объятиях и захотела остаться в них подольше.

Счастливо улыбаясь, Илма прошла под навес, в тепло большой жаровни. Они обменивались обычными вопросами-ответами о здоровье, детях, хозяйстве, о второй жене Хельги, Гюде, дочери Торлейва, живущей ниже по реке, и ее детях, а Илма с любовью оглядывала с детства знакомые стены, увешанные орудиями для кузнечного дела. У наковальни звонко трудились, посматривая в сторону хозяина, молодые трэлли-работники, один за другим падали в кучу наконечники стрел. Когда-то она, дочь лесов и болот, с ужасом вступала сюда, в дом огня, к кузнецу Ивару, огромному темноволосому чужаку с холодными голубыми глазами. Теперь, спустя годы, эти стены были родными.

Хельги не вышел в отца, не был он ни крупным, ни зычным и не в походах собирал богатство, но упорным и спокойным трудом. Внимательные глаза его с улыбкой следили за Илмой.

– Художеств не делал новых? – спросила она.

– Да какой там! С утра до вечера поле, скот, стройка, теперь разве что зимой соберусь… Сейчас для Гутхорма заказ срочный, – Хельги махнул рукой. – Вот чуть-чуть времени было, сделал безделушечки, мелочь…

Хельги прошел к полке и, взяв оттуда берестяной ларчик, протянул Илме.

– Вот подвески височные, запястья, такое вот еще… вот отлил заколки, а это оберег… молоточек Тора на гривне…

Гордая Илма, словно девчонка, завороженно рассматривала сделанные Хельги украшения – тот, как всегда, скромничал. Вещички были красивы. Мгновение она надеялась, что Хельги сделает хоть малый подарок для ее девочек или для нее, но он с довольным видом завернул изделия в тряпицы и спрятал в ларчик. Хельги никогда не отличался щедростью. Илма только вздохнула, но Хельги и этого не заметил.

– Пошли в дом.

– О нет, там твоя Руна… Сразу найдет дело рядом, начнет мельтешить, давай лучше здесь присядем.

– Эй, ребята, умойтесь пока.

Работники вышли один за другим, и Илма присела на скамью, на которую Хельги постелил чистое полотенце, а сам пристроился на чурбаке у столба. Помолчали. Затем странную речь завела Гордая Илма. Словно запричитала, только очень спокойно:

– Видела я сны, видела сны в последние дни. Они заставили звать тебя, Хельги, ибо ты в наших краях, сын Ивара-нойды, знаешь те земли за морями и лесами, откуда приходит дух войны. А эти сны мои не о землепашцах наших и охотниках лесных, не о воде и ветре, не о будущих детях и приплодах, но о железе, огне и толпах вооруженных людей, о чем-то далеком и грозном… Я звала тебя, но ты стал туговат на ухо, а теперь времени нет, и вот я здесь.

– Что же тебе привиделось, Илма?

– Видела море я и битвы ужасные. Воины на берегах и на море рубят друг друга, не зная пощады, море от крови бурое,