Тут оборванец предложил мне компромисс. «Ладно, — сказал он снисходительно, — дай мне закурить». Я достал пачку — бери всю. Оборванец закурил, и его нахальная морда превратилась в лицо глубоко страдающего человека: «О боже, — сказал он, — turkish!» Так мы расстались.

Справедливости ради замечу, что, во-первых, пачку он мне вернул, а во-вторых, убогий вид тут не всегда означает отсутствие достатка. Меня поразил особо изысканный макияж, изображающий шрамы, ссадины и даже гноящуюся проказу.

Не знаю, кто это: доходяга или миллионер — сидел тогда на ступеньках возле Лондонской национальной галереи с яркой блевотиной, может быть синтетической, на лацкане потертого пиджака, не исключено, что шёлкового.

Ещё один нищий, последний.

«Дай закурить», — просит он у Сергея Гандлевского, моего товарища по поэтическому цеху. Гандлевский достаёт сигарету, но не сорт табака привлёк наше внимание, а руки Гандлевского, которые после вчерашней вечеринки продолжают ещё немного приплясывать. «Shaking, — спрашивает нищий, — трясучка?»

«Shaking, — отвечает Гандлевский, — после вчерашнего». Что же нищий? — протягивает Гандлевскому банку пива, вот, мол, возьми, брат, поправь здоровье.

В Кембридже

В гостеприимном доме Владимира Буковского подавали чилийское белое, провоцирую заезжих остряков пошутить насчёт чилийского самого красного — Луиса Корвалана, напарника Владимира Константиновича в знаменитом деле об обмене одного на другого. Никто так не шутил, но один из нас, самый неловкий, всё-таки умудрился пролить бутылку чилийского белого на хозяйский ковер — красный.

Тычинки и бестии

Отвечая на вопрос «Как прошло выступление?», мои друзья по поэтическому цеху любили иной раз грубовато пошутить: «Все девушки кричали: „Хотим ребенка от дуче!“» То есть — полный успех.

Однажды я столкнулся с неожиданным продолжением этой шутки — в Швеции. Две мистически настроенные шведки, одна постарше, другая помоложе, срочно призвали меня поцеловать жабу так, чтобы она превратилась в королеву.

Мне не пришлось притворяться, изображая непонимание. Какую жабу?

Шведскую. Точнее, сама Швеция и есть жаба, холодная, противная. Это в широком смысле, а в узком смысле жабой является одна из моих собеседниц, та, что помоложе, — проекция жабы на человеческом уровне. Жаба мечтает превратиться в королеву, что непременно и произойдёт, если найдётся король, который в широком смысле поцелует жабу, и она в узком смысле от него забеременеет.

Особая манера чтения моих произведений и сердечные вибрации, при этом от меня исходящие, указали моим шведкам, что королём являюсь я. Конечно, от поцелуев дети не рождаются, но если я такой тупой и плохо понимаю по-английски, то они готовы рисовать разъясняющие картинки.

— У вас есть бумага?

Рисуя, девушки смущённо улыбались, а наиболее нескромные фрагменты сразу же переделывали во что-то приличное: или в распустившийся цветок, или в какую-то водоплавающую птицу.

Мне кажется, я поступил по-джентльменски, не воспользовавшись минутой слабости моих поклонниц. Хотя мои друзья по поэтическому цеху сказали, что как раз джентльмены так не поступают.

Эту встречу, «сомнительную» гордость моей коллекции, я вспоминаю с чувством легкой неудовлетворённости. Оказывается, особенности моего уникального чтения заключаются в том, что я, по словам моих прелестниц, призывно квакал, как лягушка, — в болоте эвфемизмов, добавлю я от себя.

В поисках четвёртого

Четвёртый, трамвай № 4, должен останавливаться где-то здесь, на окраине Гётеборга, в районе вот этого тихого скверика. Впрочем, мы (мои товарищи по поэтическому цеху Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн и я) сомневаемся: трамвайные линии присутствуют, какая-то остановка вроде перед нами, но номер не помечен — надо спросить.

Спрашиваю у старушки (рядом больше никого нет). Где тут четвёртый? Старушка рада выслушать мой вопрос, но сожалеет, что он ей непонятен. Она показывает, что у неё есть рука и что её прическа развевается на ветру, вот если бы по-немецки, тогда ещё может быть… — так я её понял и сказал об этом друзьям.

У нас по-немецки говорит Пригов. Пригов спрашивает по-немецки, где тут четвёртый. Старушка отвечает, Пригов переводит: «Как я уже сказала этому Ковалю, я не понимаю ни по-английски, ни по-немецки!»

Мимо на тихой скорости проезжал швед. Мы его попросили, чтобы он по-шведски узнал у старушки, где тут четвёртый. После оживлённого разговора со старушкой («трудновтундрестринитротолуолом» — приблизительная звукозапись моего понимания) вот что он нам сообщил: «Эта пожилая дама, к сожалению, не считает себя вправе давать вам какую-либо информацию. Она боится ввести вас в заблуждение в силу того, что она сумасшедшая. А предупреждающую об этом нарукавную повязку она опять забыла надеть — такой у неё в голове сквозняк!» Нет, сам он не знает, где тут четвёртый.

— Это понятно, — сказал Рубинштейн, — нормальный швед, если ему нужно куда-то поехать, садится в свой «вольво» и не знает, где тут четвёртый.

— Удачи, — сказал нам швед, отъезжая.

Тут подошёл трамвай, наш. Он действительно оказался почти пустым. Пассажиров там было всего: мы трое да плюс четвёртый — наша старушка.

Слова, которые объясняют всё

Джулия мне сказала: «Я тебе не мама! Садись вон там на 71-й и сам езжай на виа Чезаре Корренти. Вот тебе записка. Покажешь — тебя поймут».

Итак, я втиснулся в автобус, спрашиваю у водителя:

— Виа Чезаре Корренти?

Водитель в упор меня не видит, но на его лице можно прочитать:

— Мне жаль тебя, приятель, дело твоё дрянь.

— Почему дрянь? Разве это не 71-й? — показываю ему записку, где по-итальянски написано: авт. 71-й, ост. виа Чез. Кор-ти, 5 минут езды.

Водитель пожимает плечами, мол: так-то оно, может быть, и так, да не совсем так, как тебе хотелось бы.

— Не понимаю, — возмутился я, возбуждённо жестикулируя (кто тут итальянец), — нет такой остановки, что ли?

В отличие от меланхолика водителя весь автобусный народ воспринял мою тревогу очень шумно и экспансивно: «Сит даун, плиз!» — кричали на меня пассажиры.

— И не дёргайся! — наверное, именно этого требовали они от меня, изображая в лицах, какой я сейчас дико нервный, но каким должен быть умиротворённым (я уловил слова, похожие на «транквилизатор»), — доверься судьбе и читай вот это. — Десяток указательных пальцев упёрся в некую очень важную для меня автобусную надпись.

Ну что ж, итальянский не китайский, где я знаю только два иероглифа (жэнь) и (чжунь). Наверняка у этого изречения есть ключевое слово, вроде «транквилизатора», которое позволит мне расшифровать его целиком. Я успокоился.

Так же в лесу: если ты хочешь избежать поверхностного видения, сядь на поваленное дерево, замри. Вскоре ты заметишь, что у твоего ботинка выросла сыроежка, а тебе на плечо опускается павлиний глаз, что с верхушки ели тебя рассматривает сова, а из-под ели — ежик и что к водителю автобуса подсаживаются автобусные барышни, совсем как у нас — лимитчицы к приятелю по