– Возьми добавки, – говорю я, указывая на тарелку с булочками. Оута кивает и изо всех сил старается, чтобы наши взгляды не встретились.

Хлопает дверь автомашины. Аава мчится через двор и рывком открывает дверь. Она видит Оуту, останавливается и смотрит на него таким злым взглядом, что у меня начинают мерзнуть ноги. Это такая невыносимая трагедия, что даже от кофе Оуты перестает идти пар. Эта непутевая оставила дверь открытой?

Оута вливает в себя кофе, гримасничает и охает. Затем встает, проходит мимо Аавы, не говоря ни слова, берет шапку с покрывала и вываливается во двор. Глаза Аавы сверкают, она разворачивается и бежит на чердак так, что дом гремит.

Я замечаю, что у ножки кушетки остался полиэтиленовый пакет. Оута ушел так поспешно, что забыл здесь подарок для ели Арвиити. Беру пакет в руки и заглядываю внутрь. Вижу ткань. Достаю из пакета и расстилаю перед собой.

Красный анорак.

Самуэль

День двадцать четвертый

В избе пять глаз, поэтому она кажется такой неприятной и подозрительной. Пять глаз – неполное число или один лишний, несоразмерность. Пять глаз – два моих, два глаза Нанока и глаз Вити на половинке головы, которая не сгодилась обманутому. Пять глаз, три способа смотреть. Два глаза напряжены, два боятся, один смотрит в бесконечность. Отвратительная композиция.

– Вот теперь мы здесь, – говорю Наноку, хотя вижу, что он осознает это и сам. Он беспокойно крутится на нарах и застывает на месте.

– Вот такие мы звери, всегда строим козни. Извини, – продолжаю я, хотя знаю, что этого он не поймет. – Это будет грубо.

Смотрю по углам, но топор силой взгляда не прилетит из сарая. Рядом с плитой к стене прислонена металлическая угольная кочерга. Спокойно протягиваю к ней руку и медленно покачиваю ее в воздухе. Она кажется достаточно тяжелой.

– Дело продвинется, если немного подправить, не так ли?

Ставлю кочергу под ногу и надавливаю. Ручка сгибается, и скоро кочерга напоминает плоский обоюдоострый топор. Пробую конец кочерги и смотрю на Нанока, который присел и пригнулся. Словно пытается вжаться в угол. Если посмотрю на него в этой позе еще хоть мгновение, мои представления о нем разобьются окончательно. В нем нет ничего от той кровожадной жестокости, которую я приписал ему в связи с убийствами лебедя и оленей. Не могу смотреть на него, этому нужно положить конец. Если намереваешься сделать, следует делать немедленно.

– Нанок, послушай, подойди же взять угощение, здесь есть еще, – говорю я и протягиваю сжатую в кулак руку. Другой рукой придерживаю кочергу, лежащую на плече. Но он даже не шевелится. Я тоже не хочу двигаться. Боюсь, что это перерастет в вой ну. Пес перепугается, начнет кусаться, а с ранами мне уже не выжить.

– Смотрю на твою прекрасную шубку и думаю, какая она теплая. Понимаешь, я замерзаю до сумасшествия. Сознаешь ли ты, что я голоден? Нет другого варианта. Пока ты в бегах, я в опасности. Тебе следует кончать это, нельзя так безрассудно носиться, это, в конце концов, невозможно. Смотри, как лес уводит, такой он бывает.

– Итак, подойди же посмотреть, что у меня есть. Мы закончим это сейчас, Нанок. И без того продолжалось слишком долго.

Пес сидит в углу, опустив уши, не смея даже шелохнуться. Я осторожно встаю и наблюдаю за его реакцией. Нанок словно уменьшается, плотнее прижимаясь к нарам, и я понимаю его очень хорошо. Сам лежал на этих нарах в ожидании смерти, знаю, что это такое. Почему в конце надо так безумно бояться?

Делаю шаг ближе. Потихоньку сажусь на другую скамейку, между нами чуть больше метра. Нанок нервничает, пытается закопаться передними лапами за подушку.

– Так, не о чем беспокоиться.

Решаю утомить его. Считаю вслух до ста, потом, перескакивая, до тысячи, мурлычу числа и смотрю в окно. Боковым зрением замечаю, что собака успокаивается. Пою и нахваливаю, что все нормально, к двум тысячам подходим, но у нас есть время. Сижу на месте так долго, что в избе начинает смеркаться. Жду до тех пор, пока Нанок, расслабившись, не укладывается на нарах.

Только тогда продолжаю задуманное.

– Разве не стоит довести это до конца при дневном свете? Напрасно мы откладываем на завтра.

Снова протягиваю руку.

– Подойди же взглянуть, что у меня есть. Ко мне, Нанок, ко мне.

Пес взвизгивает и встает, виляя хвостом.

Он потягивается, тщательно расправляя свои конечности. Вероятно, успел задремать, когда, наконец, удалось полежать на сухом.

– Подойди и возьми угощение, – подбадриваю я и подзываю рукой. Другой рукой держу кочергу, которая по-прежнему лежит на плече.

Нанок встряхивается так, что его хвост ударяется о стену. Затем он беззаботно подходит ко мне.

Разжимаю ладонь.

– Смотри-ка, что здесь, – говорю я, поднимая кочергу высоко в воздух. – Возьми это, мальчик. – Нанок тянется мордой к моей раскрытой ладони. Длинный синеватый язык высовывается наружу. Нанок лижет мою руку.

Он активно слизывает кровь и грязь, и я таю от этого прикосновения. Как долго я этого ждал…

Белый хаски ласкает мою руку своим шершавым языком, и чем больше лижет, тем больше ему это нравится. Он энергично виляет хвостом, словно приглашая меня включиться в игру.

– Черт тебя возьми, – бормочу я и опускаю свое оружие на пол. Ласкаю Нанока рукой, почесываю лоб, треплю за ушами. – Я был здесь так долго.

Наклоняюсь ниже, пес лижет мое ухо. Обнимаю его руками за шею, прижимаюсь к нему лицом. И только тогда позволяю печали заполнить меня.

День двадцать пятый

Просыпаюсь на нарах, Нанок умиротворенно лежит в ногах с приподнятой головой. Я счастлив, и осознание этого приносит еще большую радость. Сажусь, треплю Нанока, боже мой, как хорошо жить.

– А теперь давай разожжем печь, нагреем избу! Растопим воду и выпьем бокал. Вот одеяло, ложись на него, все в порядке. Ой, сумасшедший, что я собирался сделать. С тобой было бы, как с инуитской собакой, еще чуть-чуть – и сделал бы из тебя рукавицы и суп. Снял бы с тебя шкуру, разве это не абсурд! Я был так ужасно голоден, понимаешь, наверное, такими мы, щенки хищников, становимся, когда дела плохи. Но сейчас уже лучше. Конечно, справимся, если не думать.

– Итак, уже горит, пойду за водой. Жди здесь, не волнуйся, зачерпну только с того угла полную кастрюлю снега.

– Так, на это не ушло много времени, просто полежи, снег превратится в воду, а потом я покажу тебе странную вещь. Подожди, смотри же,