Кладу перчатку на корень. Приношу с берега два гладких красивых камня.

Опускаю их на дно ямки и сверху на них перчатку. Покрываю перчатку хвоей и сеном, а затем забрасываю землей. Разравниваю ямку, сметаю землю тонкими веточками и пристраиваю сверху толстый слой мха, чтобы никто не узнал о моем тайнике.

Все знают о моем тайнике. Им же я принесла это.

Самуэль

Сентябрь 2009

В доме тревожно, напряжение не прошло даже к ночи, хотя пора было спать. Небо черное, как смоль, и даже полная луна не видна. На первом этаже бабушка гремела кастрюлями, дергала задвижку дымохода, хлопотала всю ночь. Аава проплакала свою подушку до мокроты. Он лежала у меня на груди и крутила засохшую розу перед глазами.

– Саломо подарил мне их в то последнее лето. Он сказал, что цветы – это наш вечный секрет. Это волшебные цветы, с помощью которых можно путешествовать в удивительные места в поисках потерянного сокровища, говорил он. Однако если это раскроется, магия исчезнет, – сказала Аава. – Он знал, что когда-нибудь и я узнаю, – продолжила она и снова залилась слезами.

Я гладил ее по голове, пытаясь успокоить.

– Что плохого сделал Саломо? Самый дорогой дядя в мире, – всхлипнула она.

День был ужасный, но здесь нам было хорошо. Я был для нее плечом, на которое она могла опереться и положить свою голову, когда было трудно.

– Ты должен прекратить это, – прошептала она.

– Что?

Она подняла голову и посмотрела на меня красными глазами.

– Поиски собаки. Прекратить немедленно и сказать всем, что Нанока нужно застрелить.

– Не могу закончить.

– Можешь. Держись подальше от леса, уезжай отсюда и не возвращайся.

Я выкатился из-под Аавы и сел на край кровати.

– Я обещал Тронду и Матти. Себе. Зима приближается. Инуитские собаки вновь приручаются. Он вернется к человеку.

– Ты веришь этим россказням!

– Разве у меня есть что-то другое?

– Да! Я.

Аава встала с кровати. Покружилась вокруг и распахнула окно. Холодный воздух начал стелиться по полу. Мгновенье она смотрела в темноту, затем, обернувшись, сказала решительно:

– Обещай мне, что закончишь.

– Но я не могу.

– Саму, я прошу.

Я ничего не ответил. Добавить было нечего. Лег на спину, глядя в потолок. Для Аавы это было, вероятно, слишком.

– Тогда пока. На этом все. Уноси ноги.

– Аава, не надо.

– Ты был хорошей терапией летом, но знаешь, сейчас осень.

– Послушай… это…

– Краснощекий снова не может вымолвить ни слова.

– Не начинай…

– Вот так маленькие мальчики заикаются. Давай, выметайся отсюда, – взревела Аава, подняла с пола мой анорак, скомкала его и выбросила сквозь приоткрытую дверь на лестницу. Куртка раскрылась в воздухе и бесшумно опустилась на ступеньки.

Айла

Рованиеми, 6 ноября 1948 года

Дорогая Айла, все ли у тебя нормально? Искал тебя в лесу много часов. На следующий день отправил машину на перекресток, и водитель сказал, что твой велосипед исчез. На основании этого осмелился думать, что ты добралась до дома.

Твое известие потрясло меня так, что я не мог спать. Честно говоря, я в слезах из-за этого много дней. С одной стороны, это так красиво и естественно. Ребенок – высшая степень любви между мужчиной и женщиной. Одного этого достаточно для слез. И потом ты говоришь, что собираешься уничтожить его самым ужасным способом. Это сломало меня.

Скажи, что это неправда. Скажи, что ты сказала это только в порыве гнева.

Отчасти я понимаю твои чувства. Я был слишком неосторожен и поэтому заставил тебя стыдиться. Стыдно это и мне, но не обо мне сейчас речь.

Помню, какие прекраснейшие мгновения лета связаны с тобой, я радовался, что в жизни еще осталось хорошее и для меня. И каждый раз, когда в конце этих мгновений мы расставались, мое сердце болело. Думал, что будет со мной, если это закончится. Где я снова найду свет? Внезапно я оказался в ситуации, когда боюсь потерять двоих вместо одного.

Это слишком, Айла. Я не могу этого вынести.

Надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь понять мои действия и что я в конце концов смогу довести до твоего сведения, какую работу я выполняю для нас, для нашей страны. Надеюсь также, что ты не будешь жить в том заблуждении, что я радостно иду по безлесной земле. Нет, я человек кайры. Мне требовалось стать более жестким для выполнения огромной задачи. Понимаешь ли ты, что нам нужны лесозаготовки? Нашей нации нужна древесина. Лесу, отчизне, нам всем требуется новое начало, и его дают нам эти работы в наших глухих лесных краях. Мы должны поставить эту страну на ноги. Нам, наконец, следует освободиться от ига русаков.

Когда я пишу свои строчки на бумаге, Маранен отдыхает под прозрачным льдом, словно мертвый. Для меня больше не кричит пронзительно гоголь, не поют маленькие сосенки. Хотя я тоскую в связи со скорым приходом зимы, именно сейчас мне кажется, что маленькое озерцо – единственная стабильная вещь в моей жизни. У меня больше нет дома, есть только дом-кулисы и слившиеся с серым, ожесточенные люди в его укрытии. Все прошло, а теперь, вероятно, и ты. Я опустился на дно бушующего моря жизни, откуда трудно подняться. Я не хочу тонуть, но если мне что-то и нужно, то это ты.

Ты как-то сказала, что злоба и страсть живут как соседи. То же самое я могу сказать о горе и страсти. Мне так хотелось показать тебе Маранен. У него много общего с твоим тайным местом. Я хотел бы опустить твое белое тело на мою шкуру и смотреть, как огонь разыгрывает пантомиму теней и света на твоей коже. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь понять, как много ты для меня значишь. Надеюсь, что смогу еще раз показать это тебе.

Твой старый хромой чудак

А. И.

Рованиеми, 5 декабря 1948 года

Моя Айла,

день укорачивается быстро, мое солнце совсем погасло. В этом году полярная ночь будет для меня чернее, чем когда-либо.

Работы в ваших тундрах и этой зимой не продвинутся так, как ожидалось. У нас не хватает мужчин. Почему-то ваши хуторяне не успевают работать на благо отчизны, хотя мы надеялись на помощь местной рабочей силы. Я был уверен, что придут мужчины из Туртола, но и они решили остаться дома.

При такой нехватке рабочих рук двое мужчин исчезли на второй неделе работ, не