Она смотрела на них долго, вертела в руках и снова вздыхала.

– Вдоль, поперек и навеки на острие, – пробормотала старуха.

– Что это значит? – резко спросила Аава. Ответ бабушки задерживался. Аава наращивала обороты. Это всегда происходило быстро. – Что ты имеешь в виду, бабуля, расскажи!

– А это уже хуже, – сказала бабуля, как бы себе.

– Что?

Короткими шажками бабушка пошаркала на кухню. Налила из ведра воды в кофейник и поставила его на нагревательную подставку. Наконец она остановилась, оперлась руками на кухонный стол и перевела взгляд на меня.

– Третью тебе не получить.

Аава рассвирепела, потребовала от бабули немедленно, не задерживаясь, рассказать, что это значит.

– Вот именно, – прошипела бабушка, заставив тем самым Ааву успокоиться и сесть на стул.

Бабушка принялась рассказывать с обширными отступлениями. Начала издалека, с тех времен в Финляндии, когда лагеря для военнопленных были только что аннулированы и страна зализывала свои раны. Она рассказала о господах, которые пришли тогда к порогам с разрешением на строительство и зазывали мужиков на работу. Никто из устроителей плотины не слушал, когда местные жители спрашивали их о лососе. Ну а как будет с сигом, если вода будет перекрыта? Исчезнут ли пороги, высохнут ли тони, окажутся ли камни для ловли рыбы сачком на береговом склоне?

– Недовольство переросло в бунт, и тогда появились эти розы. Эти цветы… – сказала бабушка, подняв перед нами потрепанные розы. – В них сила.

– Что за чертовщина, бабуля… Ты путаешь, – беспокойно засмеялась Аава.

Бабуля бросила на нее ядовитый взгляд, но все же продолжила. Она рассказала о диверсиях на стройплощадках, драках, митингах и приговоре за убийство хозяина порога, из-за чего мужик сбежал аж в Мичиган.

– Потом господа начали пропадать по ночам. Когда полиция спрашивала об этом, мужики отвечали только, что это лес забрал.

– Все пересказывают это, – сказал я.

– Да. Оттуда это идет. Это было неспокойное время. Но река Тенгелиё сохранилась, – сказала бабушка и подошла к окну. Она посмотрела на пожелтевшие поля с сухой травой, а может, и дальше. – Затем наступил сорок восьмой год.

– Что тогда было? – спросила Аава. Старушка хмыкнула со смехом.

– Разве ты, Аава, никогда не задумывалась, почему у нас есть леса, а у остальных – кустарники и пустоши на месте выруб ленного леса?

– Разве это не благодаря Кекконену? Он поддержал сохранение этого края в неизменном виде, повернув умонастроения лесного начальства.

Бабушка загадочно улыбнулась.

– Тебя в школе так учили?

– Да, и всех остальных. Спасибо Кекконену за все.

– Ну, не за все, однако. Хотя, конечно, и за это надо благодарить, – сказала бабушка, тряхнула цветком и продолжила свой рассказ. – Они называли это лесоводством, хотя леса вырубали для нужд промышленности. Горные ландшафты безжалостно уничтожали, выворачивая наизнанку. Но мужики застопорили эти работы.

– Как? – спросила Аава.

– Ну так, как и раньше, – сказала бабуля и пристально посмотрела на цветок. Потом она отнесла пакет с хлебом в шкаф, как будто сейчас это было для нее наиважнейшим делом, передвинула растение на подоконнике, походила взад-вперед, словно пыталась что-то сказать, но не могла вспомнить слов. Наконец плюхнулась на свой табурет в кухонном уголке перед плитой и затихла.

Аава встала из-за стола, обошла избу, остановилась посреди длинного лоскутного ковра и прошипела:

– Эти чертовы придурки.

Айла

1948

Цвета умерли. Над Тенгелиё ночью клубится туман, который не рассеивается даже днем. Березы сбросили листья, обнажив голые ветки. Иней скрадывает зелень елей и стволы сосен. Серое, все серое, кроме ворона над Тенгелиё. Он черный, но черный – вовсе не цвет, а темнота.

Я снова отправляюсь проводником Аарно. Отцу совсем не нравятся мои поездки. Чувствую, что он догадывается, но сдается, когда я бросаю на стол часть зарплаты. Он смог купить плуг, который переворачивает землю так красиво, что не решаешься ступать на поле вечером, поскольку стоит только любоваться следом плуга.

Теперь поля в порядке, отец отправляется собирать оленей и ловить осеннюю рыбу для дома. Я никуда не могу провести Аарно, потому что в лесах сейчас у всех полно дел.

Мама видит из окна черную машину.

– Этот бесноватый будет, наверное, всю зиму ездить, – говорит она, предполагая, что это связано с лесозаготовками. – Или это господин из речного хозяйства. В церкви говорили, что пороги будут обмерять снова.

Отец рычит с нар, что это из речного хозяйства. В устье реки Кемийоки уже перекрыто все основное течение.

– Конечно, они как безумные с этой жаждой денег.

Отец и мать не догадываются, что мое письмо поедет в машине. Я беру ведро для скота и выскальзываю во двор якобы кормить кур. За сараем ныряю в лес и оттуда бегу к камню.

Аарно пишет, что встретимся в Раануярви. Он заберет меня оттуда. Отведу его в хижину, подальше от оленеводов с их заботами. Низ живота щекочет. Скучаю по его запаху. Хочу пробовать языком соль его кожи. У меня для него новости, но расскажу их только после того, как он размякнет на мне. Понятия не имею, что он скажет.

Снег крадется на лобовое стекло машины, Аарно включает дворник. Он сильно шумит. Аарно раздумывает, не ляжет ли снег на незамерзшую землю.

– Будут трудности с транспортировкой бревен без твердого основания.

– Отвези меня на твою рабочую площадку. К местам лесозаготовок.

– Там не на что смотреть.

– Я хочу. Свози меня.

– Ну, посмотрим завтра, может, на одну из концессий Наарманкайра, или же, в принципе, район работ Палойоки нам почти по пути.

– Давай заедем сейчас.

– Ну, поедем, тогда поедем. Думаю, смогу справиться с тем, чтобы еще это время подождать тебя, – говорит Аарно, берет меня за руку и сжимает ее.

Дорога сужается и в конце концов превращается в тропу для телег. Аарно становится тем нуднее, чем больше возбуждается. Это говорит лесной господин, рассказывает об обновлении леса, пожогах, планах вырубки, кубометрах и процентах выхода.

Я не понимаю ничего.

Тропа заканчивается одновременно с лесом. Я выхожу из машины и иду к вырубкам. Перед нами возвышается небольшой холм. Поднимаюсь к вершине.

Оттуда открывается конец света. Вижу упавшие стволы, обгоревший сухостой, толстые пни, тонкие пни и камни с обожженным мхом. Вся гора искорежена. Окружающая местность полностью безжизненна. Смотрю вниз на равнину и не вижу, где снова начинается лес. На необозримых пространствах лишь разрушение и смерть.

– Зачем? – спрашиваю Аарно.

– Есть много веских причин. Эти леса были слишком старые, их требовалось обновить. Земля будет выжжена летом, чтобы семена нового леса смогли лучше прилипнуть