Рано утром — часов около трёх — холод усилился. Дождя не было. Я расширил место своей прогулки в обе стороны. Так, попеременно бегая и отдыхая, я провел первую ночь моего одиночества в лесах.

Светало очень медленно. Тем не менее, я двинулся в путь. Я ещё ни разу не подумал о пище с тех пор как вошёл в лес. Я не был голоден. Я пошёл по тропинке, протоптанной животными, не зная, куда она меня приведёт. Снова полил дождь. Позже я привык к нему, но теперь встретил его далеко не дружелюбно. Мысли мои были в том же беспорядке, что и накануне. Однако, я далёк был от мысли осуществить своё ночное решение: т. е. покинуть лес и прервать свою затею. И мне было уже не так холодно, как раньше.

Наконец, я достиг Потерянного Пруда. Я никогда ещё не видел его, но хорошо знал его окрестности и потому мог догадаться, что это был он. Дождь лил, не переставая. В то время, когда мой взгляд блуждал по поверхности пруда, я испытывал истинное наслаждение, видя пред собой не однообразную картину лесной чащи, а открытый водный простор. Я даже хотел засунуть руки в карманы, чтобы лучше налюбоваться пейзажем, но у меня не было карманов.

Ничто в картине не ускользнуло от моего взора в этот день: небо, деревья, далёкий берег. Всё это нарушало унылую монотонность дождливого дня.

Не знаю, что привело меня к пруду. Мне кажется, что и человек и лесное животное инстинктивно тянутся ко всякой открытой поляне, водному пространству, к реке, ручью или роднику, одним словом ко всему, на чём может отдохнуть глаз, утомлённый однообразием бесконечного и сплошного множества деревьев.

Если по близости нет ни лужайки, ни воды, естественным выходом, для каждого живого существа является следующее: вскарабкаться на какое-нибудь самое высокое дерево в лесу, откуда простор, открывающийся поверх деревьев, покажется глазу весьма занимательной картиной.

Едва только я оглядел противоположный берег пруда, я заметил плотину бобров слева от меня. Следы деятельности были разбросаны повсюду, и я мог видеть свежесрезанные ветви.

Дождь хлынул сильнее. Я увидел лань на противоположном берегу, которая поразила меня своим невозмутимым видом. У меня мелькнула мысль, как легко было бы придумать способ поймать эту лань или какую-нибудь другую, приходящую к пруду на водопой.

Могу вас уверить — в это утро я очень завидовал коже лани: она защищала её от холода и дождя.

При этом, я вспомнил что я обещал ле нарушать законов о дичи, действующих в лесах Северного Мэйна. Меня возмутило воспоминание о том как Комиссия Охоты и Рыболовства отказала мне в разрешении добывать в лесах пищу, в которой так нуждался. По закону они имели право дать мне это разрешение, но очевидно не пожелали.

При этой мысли мстительные инстинкты разыгрались в моей душе. Подобное запрещение делало моё положение куда более трудным, чем удел дикарей древних дней. Первобытным обитателям леса не мешали никакие законы цивилизованного мира!

Мне, собственно, не хотелось губить жизнь этой старой лани на другом берегу пруда. Но в то же время я сознавал, что её кожа была бы для меня роскошным подарком в эти трудные времена. Как бы то ни было, я помахал ей рукой, крикнув:

— Иди своей дорогой, старушка! Я тебя не трону.

Затем я направился к плотине бобров, оставив старую лань неподвижно застывшей на месте.

По сторонам было много оленьих следов.

Остальная часть этого дня была лишена событий. Не успел ещё обдумать своё положение. Мои мысли были спутаны. Не чувствуя голода, я ничего не предпринимал для добычи пищи, несмотря на то, что ничего не ел с тех пор, как завтракал в последний раз в Кинг-энд-Бартлеттской стоянке перед уходом в лес.

Холод и дождь рано вернули меня к месту моего вчерашнего ночлега.

Новая попытка развести огонь окончилась прежней неудачей. Вторая ночь была повторением предыдущей, т. е. чередованием бесцельной прогулки и отдыха. Я не очень страдал в эту ночь, но нельзя сказать чтобы чувствовал себя очень комфортабельно, — голый под дождём.

С наступлением утра из-за туч выглянуло солнце. Выйдя на поляну, я почувствовал его блаженное тепло.

Я прошёл значительное расстояние прежде, чем отыскал уютное местечко среди деревьев. Сильнее всего я нуждался во сне. Я растянулся на земле и, пригретый солнцем, забыл на несколько часов все свои невзгоды.

Проснувшись, я впервые ощутил мучительный приступ голода. По плотине бобров я пробирался к небольшому истоку пруда, не сводя глаз с мелей, где мне могла попасться в руки случайная форель.

Я шел к местам бывшего лесного пожара за ягодами. Я знал, что найду там ягоды в изобилии.

Там пламя смело деревья дочиста, превратив местность в голую равнину с разбросанными там и сям обуглившимися стволами. В таких местах всегда можно найти голубику.

Я достиг озера Малый Спенсер, по другую сторону которого находились погорелые места. Там оказалось много малины и голубики. Я досыта поел ягод. Утолив голод, я вернулся в лес, где с помощью острых камней содрал немного берёзовой коры. Сделав из неё несколько свёртков я защемил сошедшиеся края маленькими палочками, в которых сделал надрезы, и получил кузова-корзины для хранения ягод. Снова выйдя на поляну, усеянную кустами ягод, я наполнил свои кузова до краёв запасом ягод.

Я ещё раз вернулся к озеру и дошёл по его истоку в пламенной надежде поймать форель. В конце концов я в самом деле набрёл на лужу, где плавали две форели. Рыба приплыла сюда вверх по ручью, стремясь найти прохладные воды источника, и попала в небольшую яму, сообщавшуюся с истоком озера: со дна ямы бил маленький родник. Я понизил уровень воды в яме, прервав её сообщение с ручьём. После этого я просто выгреб форелей из ямы палкой.

Я провёл довольно долгое время на пожарищах и у воды, и солнце стало довольно сильно припекать мою изнеженную спину и плечи. Я знал, что моя кожа должна обгореть постепенно, иначе у меня будут мучительные боли. Поэтому я поспешил в тень лесной чащи. Там я заснул и проснулся к вечеру. Невдали от места моего отдыха оказался источник. Это было подходящее место для жилья, и я начал обдумывать план постройки шалаша. Мне нужна была защита от дождя и ветра.