— А как бы вы добыли огонь? — спросил меня один. На этот вопрос я ответил, не задумываясь. Другой поинтересовался узнать, чем я собираюсь питаться в лесах и как я раздобуду пищу, не имея при себе оружия. Я перечислил дюжину способов.

В дальнейшем наш разговор превратился в какой-то спорт. Каждому хотелось так или иначе поддеть меня.

В эту ночь мне казалось, что решительно ничто не мешает мне немедленно осуществить мой проект. Но в последовавшие затем занятые дни я совершенно забыл о своей идее — подобно тому, как мы все забываем девять десятых наших идей.

Только в начале прошлого лета эта мысль снова вернулась ко мне. По временам друзья мои в шутку осведомлялись у меня, когда же, наконец, я покину их и сделаюсь дикарём.

И вот, наконец, эти шутки задели меня за живое. Мною овладел новый прилив настроений подобных тем, что волновали меня в моей бревенчатой хижине, когда я рисовал оленя.

Я сказал себе — и на этот раз действительно думал так: «Я проделаю этот опыт, и докажу людям, как много чудес в жизни великой природы!».

Когда я сообщил своим друзьям, что я совершенно серьёзно готовлюсь осуществить свой замысел в течение ближайших августа и сентября, они сделались серьёзны. В их голосе не было слышно шутки, когда они воскликнули:

— Бросьте и думать об этом, милый друг!

Вспоминая нашу первую беседу, они находили, что на словах я, действительно, удовлетворительно отвечал на все их вопросы; но что всё это хорошо, мол, только в теории; на практике же всё это — разведение огня без спичек или без кремня, а также добывание пищи и одежды в первобытном лесу, — не только маловероятно, но просто совершенно невозможно.

Но мое решение было бесповоротно.

Прежде всего, мне предстояло выбрать место для предполагаемого опыта. Это была трудная задача, ибо я хотел проникнуть в глухие леса как можно дальше от цивилизации, — где бы ни один человек не потревожил меня.

В конце концов, я решил войти в леса 4-го августа в местности, известной в Северо-Западном Мэйне под названием Области Мёртвой Реки.

Эта часть страны покрыта густыми темнохвойными лесами. На Север от неё находится Медвежья Гора, у подножья которой расстилается озеро Спенсер. На Восток — Малый Спенсер, за которым находится гора Хилд. На Юг — Пруд Подковы и поток Спенсера. Наконец, на Запад эта территория ограничена озером Кинг-энд-Бартлет.

Я выбрал для своего опыта осеннее время, так как хотел подвергнуть себя возможно более суровому испытанию.

К невыгодам моего положения относились, прежде всего, привычки к удобствам и комфорту цивилизации. Моя кожа была слишком нежной, мускулы были недостаточно упруги, желудок был приучен к регулярной и хорошо проваренной пище.

Как бы то ни было, я обладал довольно значительным знанием леса. Только на это я и мог надеяться. Я утверждаю, что только ум, тренированный в понимании природы, только он один, является искрой надежды на независимость, сохранившейся в нашем распоряжении в итог длинного ряда веков.

По мере того, как приближался день 4-го августа, друзья мои всё настойчивее убеждали меня отказаться от моего проекта. Они предупреждали меня, что я могу заболеть, навсегда надорвать своё здоровье, могу даже погибнуть и так далее в том же роде.

Они были так добры ко мне. Я ценил их дружеские чувства, но мне было ясно, что они просто не понимают меня.

Я знал. Я был уверен. Из Бостона я направился в Байглоу (Мэйн), где прекращается местная линия железной дороги. Оттуда я проехал миль восемь дилижансом до маленькой деревушки Юстис, с 50-ю жителями, лежащей на опушке леса.

Затем последовало нечто, пожалуй потруднее одинокой двухмесячной жизни в лесах, а именно — тряска на протяжении 16 миль по узкому тракту на одноколке. Проделав этот путь, я очутился у Кинг-энд-Бартлетских лагерей, где и провёл последние дни перед тем, как войти в дремучие леса.

У самых лагерей расстилается озеро Кинг-энд-Бартлет шириною одну милю. Там, в присутствии профессиональных охотников и спортсменов, живших в палатках в ближайших окрестностях, я разделся и вошёл в чащу леса, сняв с себя всю одежду и ничего не взяв с собою.

В своём месте я расскажу о моей борьбе за существование в первые дни пребывания в лесу. Теперь же я хочу описать одно утро, когда я проснулся в блеске солнца, щедро лившего свои лучи под навес моего шалаша.

Я поднялся и сделал десятую зарубку на моём, шесте-календаре. Было тринадцатое августа, и я вдруг вспомнил, что это день моего рождения. Я отдался своим мыслям, и вся моя прошлая жизнь, все воспоминания моего детства столпились и прошли пред моим умственным взором, пока я сидел рассеянно глядя на деревья. Мысленно я увидел наш старый дом на лесной опушке в Вильтоне, Мэйн, где я родился ровно 44 года тому назад. И я увидел самого себя маленьким мальчиком, ясно как наяву.

До этого утра в лесу я как-то ни разу не задумывался о том, как много сделала для меня моя мать. А ведь это она научила меня всему, что мне известно о лесах и лесных обитателях.

Я вспомнил, как тяжко нам приходилось, когда мой отец вернулся домой после Гражданской Войны, искалеченный и совершенно неспособный кормить семью.

Моя мать родилась в глуши Канады — там, где живут индейцы, — и была самым отважным человеком из всех, кого я знал. Во времена наших лишений в Вильтоне она одна поддерживала всю семью в течение 10 лет. Нас было: отец, два моих брата, сестра и я.

Зимой она таскала дрова из лесу, и у нас в доме всегда было тепло. Летом она собирала ягоды и но сила их на продажу в деревню за шесть миль от нас. Она плела корзинки, шила мокасины и брала на дом всевозможную работу. Она работала за всех и на всех и кое-как сводила концы с концами.

Мне казалось — в это утро дня моего рождения, когда я лежал голый на земле, что я вижу перед собой её улыбающееся лицо.

Мне живо вспомнился день, когда мы были завалены снегом, а у матери дома нашлось только одно единственное яйцо индюшки. Этого было далеко недостаточно для шести голодных человек, но мать быстро сообразила, что делать. Она взяла пригоршню оставшейся у неё муки и сбила вместе с яйцом в тесто. Этой стряпнёй мы кормились три дня. За всё это время сама мать не прикоснулась к этой