В первые годы службы в компании Мацубара частенько рыскал по всей тихоокеанской стороне Японии и счастье не всегда поворачивалось к нему лицом. Теперь же любимчик хозяина Мацубара караулил добычу у скалы Кадзикаки, и не было случая, чтобы он упустил ее. Он настолько свыкся с отлаженной системой вызволения аварийного судна, что мог по секундам расписать ее. Сначала судорожные потуги судна выбраться из ловушки самому, потом требование буксиров у порта, который почему-то долго не будет выходить на связь (Мацубара предполагал, и не без оснований, что при дележе доходов от спасения кое-что перепадало и хозяину порта), затем выйдет, и буксиры, конечно, запоздают, и, наконец, «SOS». Тогда Мацубара приблизится к терпящему бедствие и по радио жестко перечислит пункты соглашения, а после маленькой паузы безапелляционно назовет сумму вознаграждения. Сумма эта будет грабительской, но чаще всего в ответ слышалось: «Согласен». Встречались, правда, иногда любители поторговаться, однако острый зуб скалы Кадзикаки быстро образумливал упрямца. «Жить всем хочется, — потирал в таких случаях руки Мацубара, — а жаль… Перевелись смельчаки».

Ливень прекратился неожиданно, стало совсем тихо. В тишине позвякивали звенья выбираемой якорь-цепи, как будто скупой в одиночестве пересчитывает медяки: день… день… день…

Последние секунды затишья перед оголтелым нашествием. Минута тихой молитвы.

«Великие боги… — Мацубара не задумывался, к каким богам обращается, кто именно работодатель и заступник его, но традиционно замирал на мгновение, — пошлите нам хорошую работу».

— Якорь вышел из воды, — негромко доложили с бака, и Мацубара положил руку на кнопку автоматического запуска двигателя.

«А русский небось спит…»

Садашев забылся, утомленный невеселыми думами. Приснился ему кабинет моринспекции, на возвышении сидят судьи — капитаны-наставники. Угрюмые глаза, сжатые губы. «Вы изуродовали судно, — говорит главный из них, — вы лишаетесь звания капитана, уходите с моря». Поклонился молча, вышел, долго, на ощупь пробирался темным коридором, в той же темноте очутился перед бортом своего лесовоза, ржавого и жалкого. Взял шкрябку, поддел пласт ржавчины, и обдало теплом живого металла. Значит, все неправда — громадное тело парохода ждет его заботы и, пока он холит его, никто не лишит Садашева права быть капитаном. Падают, падают к ногам струпья ржавчины… Надо бы побыстрее, уже подходит буксир, а вдоль борта угрюмые фигуры наставников. Сейчас главный подаст команду оттаскивать лесовоз на металлолом…

Протарахтел брашпиль, высыпая в воду якорную цепь. Стали. Мацубара сощурился, едва по надстройке и бортам «Хиросэ» ударил первый заряд бури. Запричитали всплесками воды залива, закипела сумятица волн, и они, очнувшись ото сна, покорными вассалами бездумного владыки поднимались, строились ряд за рядом — все выше, все круче, все грознее, и знаменами гребней взъярилось покорное воинство, готовое крушить все без разбора в отместку за долгое повиновение покою.

Мацубара машинально отстукивал пальцами секунды. Ждал. Так, так, так… Изредка с бака доносились сухие, резкие щелчки — это выворачивались звенья набитой втугую якорь-цепи. Сам спасатель будто прилег собакой в чистом поле — лапы вытянуты вперед, голова на лапах. Пережидает ураган? Нет, слишком много напряжения в вытянутых вперед лапах, готовых к рывку. Ждет добычу.

Вахтенный помощник с матросом согнулись за оградительным козырьком, наблюдают неотрывно за огнями русского парохода. Мацубара не удержался от сравнения: окоп, солдаты, ждут сигнала к атаке.

— Пополз!

— Хорошо…

Так, так, так…

«Как он там, знаток английского и японского?»

Свежий океанский ветер ворвался в открытый иллюминатор, толкнул застоявшийся воздух каюты, разбудил капитана. Ох, некстати сон. Однако самобичеванием заниматься некогда. Ботинок жмет — к черту ботинок!

Трап, поручни, темно в рулевой рубке, вахтенный помощник никак не решится — будить капитана или нет? Отстоимся или все-таки будить капитана?

Капитан ругается. Русские крепкие ругательства. Ездим быстро, запрягаем медленно. К черту ругательства! В ладони ручка машинного телеграфа.

А паровую машину так сразу не запустишь…

— В машине, когда дадите ход?

— А чтоб… Это… в общем, сейчас, Христофор Асланович.

— Дайте поскорее, прошу.

— Христофор Асланович, надо порт вызывать, буксиры…

— Надо, надо… Все надо… Вызывайте, второй помощник. Первого помощника попрошу возглавить аварийную партию, старпому — на бак.

— Но Христофор Асланович, по тревоге я возглавляю аварийную партию!

— Какая тревога? Ее кто-нибудь объявлял? Нет. Это тайфун, он не по расписанию приходит. На буксиры не надейтесь.

— Вон же буксир!

— Вижу. Это спасатель. И скалу вижу!

Не нужно ни карты, ни лоции. Оскаленный зуб в полумиле по корме, брызги летят слюной бешенства у его подножия. Кажется, от натиска воды и ветра расцепят молекулы свою связь в немой покорности безумной стихии. Разве не покажется такое чудом, если вода становится крепче металла, лезвие скорой волны острее бритвы полосует борта, надстройку и стихия лучше любого регистра находит неполадки на судне и в команде?

Пароход сползал к скале, из последних сил цепляясь якорями за предательский шелк морской капусты. Машина заходилась от удушья, запускалась и глохла, корпус дрожал от судорожного кашля внутри и от яростных ударов снаружи. Капитан ждал. В рулевой рубке темно, иначе бы все заметили, с какой болью он воспринимает удары волн.

Мацубара занервничал: долго! Почему так долго? Ему хотелось вмешаться в ход событий, он лихорадочно перебирал в памяти похожие и непохожие случаи, силился отыскать один нужный, заручиться им для успокоения.

— Сиогама, Сиогама, прошу на связь! Порт, прошу на связь!

Мацубара подобрался весь, напрягся, потянулся носом к динамику, словно вынюхивал голос в эфире, неожиданный и требовательный. Русский вызывал Сиогаму. Порт молчал. Мацубара ухмыльнулся — знакомое дело, передвинулся в угол рубки, оттуда продолжал следить за пароходом. Вахтенный помощник доложил очередной пеленг, и в голосе его проступило удивление: он не увидел капитана на своем обычном месте, у лобового стекла в центре рубки.

— Достаточно пеленгов! — зашипел из своего укрытия Мацубара, и помощник юркнул на крыло.

«Выходит, не запускается машина, — злорадно отметил Мацубара и, как щитом, прикрыл злорадство другой мыслью: — А каково было Хасэкуре в чужом краю? Давай-давай, коллега. Так, кажется, вы подбадриваете друг друга?»

— Давай, милый, давай!

— Не понял, Христофор Асланович.

— Это не вам… На баке, как у вас?

— П-я-ок! («Порядок!»)

Тайфун отрывал небо от неба, воду от воды, дробил их, превращал в хаос. Нет берега, нет моря, даже скалы Кадзикаки нет, только живет агонизирующее свечение огней парохода, только они еще существуют в клокочущей черной воронке залива.

Пароход продолжал сползать к скале, дюймы отступления становились все длиннее и длиннее, пружина упорства до предела растянулась: еще чуть-чуть, и