Не таким представлялся ему первый капитанский рейс. Хотелось вольного полета, а упал в собственном гнезде. Пришли тогда и первые сомнения, нет-нет да и спрашивал себя: за свое ли дело взялся? Почему вдруг упал?

Долго не мог прийти к простому ответу — усыпила гладкость продвижения к цели, убаюкала до уверенности: что капитан, что шофер — все одно извозчик. Этому же помогало и другое — ни разу не попадал в переплеты, о которых грезил в детстве. Возможно, не замечал их за нудными штормовыми вахтами, как за деревьями не видно леса; возможно, еще и оттого, что со временем стал стыдиться восторженных стихов Надсона, которые читал совсем недавно на память:

Чу, кричит, буревестник!.. Крепи паруса!

И грозна, и окутана мглою,

Буря гневным челом уперлась в небеса

И на волны ступила пятою.

В первом самостоятельном рейсе случилась неприятность, о которой и вспоминать не хочется. Ну, случилось бы это хоть в конце рейса, в середине. Так нет же… Экипаж взял повышенные социалистические обязательства, грузились в своем порту, решили за счет балласта принять дополнительно караван леса на палубу. Загрузились любо-дорого, только отдали швартовы, так и повалились на борт. Весь караван, конечно, в море, а судно ванькой-встанькой легло на другой борт. Вместо рейса — ремонт. Заключение комиссии: неправильная балластировка танков, халатность вахтенной службы, само собою, и капитана. А потом пошло-поехало, покатилась полоса неудач. Все чаще маялся в моринспекции, вздыхал, выдавливая через силу: «Так вышло…»

Еще не упал окончательно, но уже и не подымался, балансируя на одном месте — капитанском мостике судов поплоше. Капитаны-наставники, каждый раз выпроваживая его за двери, сходились во мнении: разве это капитан? Вот я помню… И после каждого очередного отпуска судно, на которое назначали Садашева, было еще старее прежнего: плохим капитанам дают и плохие суда. А плохой пароход — кандалы на ногах. Заглянет кто в послужной список — не надо никаких характеристик.

Садашев отдал все необходимые распоряжения вахтенному помощнику и спустился в каюту. Посидел за столом, затем прилег не раздеваясь на диван. Думал невесело о хороших судах, о товарищах по выпуску, которые на этих хороших плавают давным-давно. Думал о том, что одна неприятность тянет за собой остальные и что теперь вряд ли ему когда-нибудь доверят сто́ящего океанского рысака. Над товарищами Южный крест, «…а у нас углы да стены и над ними потолок».

Он лежал и думал, что утрачивает до срока ту морскую уверенность, которая отличает истинного капитана от каботажных неудачников, что все реже взбадривает себя истиной, что капитан не имеет права на расслабление.

Но у него все не так: отчаянно жмет левый ботинок, пароход стар, унынием несет изо всех углов — из разбитой филенки двери, из продавленного дивана, и даже журнал, которым прикрыт прожженный край стола, годичной давности. И от всего этого не хочется снимать телогрейку перед тем, как прилечь.

— Вахтенный!

— Здесь, господин капитан!

— Когда русский запрашивал порт, голос… Усталый, веселый, уверенный?.. Каким голосом он говорил?

— Усталым, скорее, господин капитан.

— Благодарю…

«…Значит, коллега, это не первый ваш плохой пароход. На первом еще взбрыкиваются, а вы уже устали. Все ясно…»

— Как здоровье, Мацубара-сан? — Неслышно вошел механик Эндо.

Минут пять назад Мацубара прогнал бы его назад, в машинное отделение. Сейчас же он ясно представлял своего будущего соперника и благодушествовал. Почему и не скрасить ожидание беседой? Тем более машина автоматически запускается с мостика. Возможно, хитрый Эндо примеривается к настроению Мацубары: он умеет потрафить своему капитану, как некогда Мацубара своему. Без труда он узнавал прежнего себя в повадках механика и старательно не замечал сходства.

— Сносное… — ответил Мацубара неприязненно.

— А что нам сделается, настоящим мужчинам? Да, капитан?

Мацубара не ответил, продолжая разглядывать русский пароход.

— Да, я вам в каюту журнал приносил, вы отдыхали как раз… Наш спор помните? Не взглянули?

— Пролистал… Ты хочешь сказать, дескать, хозяин того кабачка в незапамятные времена получал подарки от Масамунэ?

— И немалые. Но не от князя, от скалы Кадзикаки. С молчаливого согласия Масамунэ. Говорят, именно князь и прозвал скалу Кадзикаки — «Кузнец зла». С тех самых времен чужаков перед штормом ставили вблизи скалы. А капусту приловчились выращивать позже, когда якоря стали потяжелее.

— Развел изыскания! С чего это ты все взял?

— Я родом из этих мест, когда-то увлекался историей…

«Эндо с мозгами из отофу[5] увлекался историей? Занятно…»

— …И если вы прочли рассказ до конца, именно на эти дары намекал автор.

— Детский лепет, Эндо. Рассказишко — перепев самурайского гимна «Выйдешь в море — трупы на волнах» для несмышленышей.

— Пусть и так… — начал было не соглашаться механик.

— В машину, Эндо! На место! Я прощаю тебя…

Механик ушел, осторожно прикрыв за собой дверь, а недовольный Мацубара некоторое время ходил по рубке, оставаясь во власти своих мыслей и не обращая внимания на матроса и помощника.

«Болван! Видите ли, он догадался! Но тебе, болвану Эндо, даже этого грязного дела не выполнить! Не доверят! Помалкивал бы уж и дальше…»

Он взял бинокль, попробовал разглядеть русский пароход. Мешал дождь, плотный, обложной. Опять тихо пожалел обреченного русского капитана и обуздал жалость простой мыслью: «Из нас двоих кто-то выиграет. Я верю в свою победу, потому что жду своего хатамото».

Полог дождя за стеклами стал почти непроницаем, в открытые двери рубки врывался тугой гул струй, похожий на звук низкого регистра органа, который называют иногда «человеческий голос». Мацубара осветил фонариком циферблат часов. Без пяти час. «Сейчас начнется…» — усмехнулся он угрюмо и крикнул матроса и помощника. Мацубара по голосу узнавал приближающийся тайфун, его приход, тот момент, когда этот голос берет последнюю доступную человеческому уху ноту и в клочья разрывает гармонию покоя.

— Наблюдать внимательно. Как только русский поползет к скале, сообщать пеленг каждые полминуты.

— «Хиросэ»! «Хиросэ»! Мацубара-сан, прошу на связь, — зачастил голос в эфире.

— Слушаю, Мацубара.

— Снимайтесь и начинайте. Удачи!

— Понял. Будет удача.

Он представил себе, как там, откуда пришел голос, дежурный менеджер компании следит за полем локатора, как вспыхивают на нем от пробегающего по кругу зеленого луча точки — суда, как радисты крутят верньеры настройки, вслушиваются в эфир и с нетерпением ждут короткой скороговорки точек и тире — «SOS». Первый, поймавший ее, немедленно сообщит об этом менеджеру: «Атта!» («Нашел!»), а тот не менее радостно доложит