жители им очень дорожат. В небольшом музее, посвященном ему, с большим почтением выставлены несколько старых изданий
«Книги чудес» на разных языках, а на стенах – серия выцветших видов Венеции. В центре единственного зала на каменном постаменте возвышался необычный бронзовый крылатый лев – дар региона Венето. Усердный директор Ли Цзяньпин, невысокий человек с высоким лбом, предложил посетить резиденции «соляных мандаринов», богатых владельцев соляных заводов, которые в прошлом превратили Янчжоу в роскошный и могущественный форпост в устье Янцзы. Древние останки были зажаты между кварталами безобразных многоэтажек. Директор Ли заверил меня, что вскоре их снесут, чтобы восстановить городскую планировку времен династии Мин. Мы ненадолго задержались на живописном желтом мосту с пятью крышами, единственном в своем роде в Китае, и Гонг с нескрываемой гордостью сообщал прохожим, что я родом из страны Марко Поло. Неприметный юноша сделал снимок – несомненный трофей на память.
Однажды в Мукдене
Меня всегда завораживало это древнее название города, расположенного на краю таинственной Тартарии, дальше, чем луна. Мукден! И хотя китайцы переименовали его в Шэньян, для меня Мукден навсегда останется запечатленным в этом маньчжурском названии, мифическом месте, за которое русские и японцы боролись на рубеже веков.
Я возвращался в Мукден бесчисленное множество раз, и каждый раз сердце сжималось при виде того, как разрушают город, а началось это в начале 1990-х. Красивые дома с высокими кирпичными трубами и изящными фасадами нежных пастельных тонов сносили с иконоборческим неистовством.
Странная судьба для бывшей столицы Маньчжурии. Чудом уцелев во времена войн и революций, она была стремительно стерта с лица земли, чтобы освободить место для ультрасовременной городской застройки, соответствующей новой эпохе внезапного богатства. И для 40 млн китайцев Ляонина (включая маньчжурское и монгольское меньшинства) ветер «модернизации» означал, прежде всего, уничтожение старого с научным безразличием, без оглядки на историю, память, очарование. Одним словом, на красоту.
Шэньян, мегаполис 1990-х с 8-мимиллионным населением, раскинувшийся среди унылых, почерневших окраин, загрязненных старыми заводами с жалкими трубами, извергающими густой дым и миазмы, представлял собой апокалиптическую стройплощадку, на которой буйствовал строительный бизнес.
Как и повсюду в необъятном Китае, здесь царила атмосфера лозунга «Разбогатей!».
А началось все с открытия рынка недвижимости, на который с невиданной алчностью ринулись бизнесмены Гонконга, Токио и Сингапура, а еще агрессивнее к ним присоединились дельцы из Сеула и Тайбэя. Проезжая по городу, кишащему толпами людей и машин, зачастую на фоне разрушенных зданий и гор бревен вперемешку с выкорчеванными деревьями, я испытывал тревогу. Казалось, будто едешь сквозь руины уцелевших стен, оставшихся после бомбежки.
Непреодолимая жизненная сила великого китайского пробуждения, казавшаяся беззаконной, безграничной, бесцельной, намекала на механизм инновационного прогресса, который подавлял человеческую и культурную идентичность. Стремление к модернизации стало движущей силой осквернения прошлого. Все превратилось в предмет торга, в аппетиты, которые нужно было утолить с первобытной жадностью. Рухнули принципы и утопии, рассыпались в прах все барьеры для переосмысления и националистические пережитки, и Шэньян, как и весь Китай, переживал эпоху великой трансформации.
Спекуляциями легко запятнать репутацию, если начинают претендовать на добавочную ценность своей собственной философии. Термины «реставрация», «сохранение», «городская структура» были исключены из словаря неокапитализма, подстегиваемого долларами «заморских соотечественников» и японцев, вновь появившихся в Маньчжурии.
В трех гостиницах Шэньяна, где обосновались «иностранные инвесторы», постоянно сменяли друг друга делегации и местные частные предприниматели. О миллиардах говорили с такой легкостью, что невозможно было понять, является ли это безрассудством или попыткой обмана, неизменно таящейся в этих ветхих местах. И несмотря на головокружительный рост ценностей, несмотря на экспоненциальный рост прибыли, предлагалась дешевая рабочая сила, зачастую в обход законов об охране труда. Тем не менее, «социалистическая рыночная экономика» творила чудеса, в которые трудно было поверить. Богатство распространялось со скоростью лесного пожара, а валовой внутренний продукт продолжал расти. Оставалось загадкой, как изобилие рабочей силы по бесконтрольным ценам не привело к обнищанию населения.
Ответ крылся в подполье, в процветающем множестве частных предприятий, которыми теперь были охвачены все китайцы, независимо от социального статуса и возраста. Даже здесь, в Дунбэе, бывшей спорной Маньчжурии, стране завоеваний и неуемных аппетитов, Китай проявлял свой страстный меркантильный характер, который, даже в своем явном противоречии, прекрасно вписывался в иконоборческое учение самой циничной маоистской традиции: «Смести старое, чтобы создать новое».
Прошло почти шестьдесят лет, и наступало время триумфального возвращения. В шумном сердце древнего Мукдена, мимо куч обломков и уцелевших кварталов, серая стена ограждала старую резиденцию Чжан Цзуолиня[259], легендарного правителя Маньчжурии. Закрытый на долгое время, возможно, использовавшийся как склад, маленький дворец теперь был представлен как национальная реликвия, достойная гордости.
В прохладном, продуваемом ветром дворе меня ждал Ян Цзинхуа, заместитель директора музея. С улыбкой он пояснил, что резиденция посвящена Чжан Сюэляну, знаменитому «молодому маршалу», сыну Чжан Цзуолиня. В декабре 1936 года Чжан Сюэлян вместе с генералом Ян Хучэном арестовал Чан Кайши в Сиане, пытаясь вынудить его заключить союз с коммунистами Мао против японцев. Те к тому времени аннексировали Маньчжурию и грозили вторжением на северо-восток Китая, что и произошло в июле следующего года. Чжан Цзуолинь был легендарным кантонским авантюристом, который от отчаяния стал солдатом, а благодаря уму – генералом во главе армии бандитов, превращенной в дисциплинированную военную машину. В итоге он провозгласил себя «королем Маньчжурии», фактически отделив Дунбэй от остального Китая.
На мраморной входной двери было высечено, что здесь жил Чжан Сюэлян, а резиденция восстановлена муниципалитетом Шэньяна и провинцией в память о национальном герое. За свой бесстрашный поступок он был заключен в тюрьму сначала в Нанкине, затем в Чунцине, Кантоне и, наконец, на Тайване под домашним арестом в общей сложности почти на 60 лет. Когда ему исполнилось 93 года, его освободили, и свои последние годы он доживал на Гавайях, где умер в возрасте 100 лет в 2001 году. В отличие от него, генерал Ян был расстрелян вместе со всей семьей в 1949 году в Чунцине. В 1930-х годах Чжан заключил кровный договор со своим «старшим братом» Чан Кайши, где они поклялись в вечной верности друг другу. Затем последовал безрассудный сианьский инцидент, известный в Китае как «Инцидент двойных двенадцати», поскольку произошел 12 декабря. Дипломатическое вмешательство Чжоу Эньлая убедило молодого маршала бросить «генералиссимуса» в обмен на союз Гоминьдана с коммунистической партией. Однако, как только Чжоу вернулся на «красную базу» в Яньань, Чан в свою очередь арестовал своего мятежного маршала. После ряда поражений националистической армии, преследуемой коммунистическими революционерами, Чан вывез его на Тайвань, где маршал провел остаток
