– Помогите мне сесть в седло, – попросил он слабым голосом, – я должен добраться домой. Хочу повидать перед смертью свою жену и маленькую дочку. Мне необходимо повидать их. Помогите подняться.

Старик Большое Перо плакал. Он вырастил этого юношу и заменил ему отца.

– Я ничем не могу ему помочь, ничем, – повторял он, рыдая. – Посадите его в седло. Пусть кто‐нибудь поедет вперед и расскажет, что произошло.

– Нет, – сказал раненый, – пусть никто не едет вперед. В лагере и так скоро всё узнают. Я тяжело ранен, знаю, но доживу до своей палатки.

Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек поддерживал оседающее тело. Другой вел лошадь. Так мы снова двинулись по направлению к дому.

Дважды Мокасин терял сознание, и мы останавливались в какой‐нибудь защищенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его и растирали лоб снегом; когда раненый приходил в себя, ему давали есть снег. Его мучила жажда, он все время просил воды. Дорога казалась бесконечно длинной, а наступившая ночь лишь усиливала мрачные мысли нашего отряда. Мы выехали в таком бодром настроении, охотились так успешно, и вот в одно мгновение нас посетила смерть, а возвращение домой превратилось в похоронное шествие; угасала жизнь, полная счастья и любви. Так всегда бывает в прериях: неожиданности подстерегают на каждом шагу.

Мы вернулись в сумерки и въехали гуськом в палаточный лагерь. Собрался народ, спрашивали, что случилось. Несколько человек побежало по лагерю, разнося печальную новость. Мы еще не подъехали к палатке Мокасина, как жена его выбежала нам навстречу, горько рыдая, умоляя нас быть внимательными, нести его как можно осторожнее. Раненого положили на постель, жена склонилась над ним, прижала к своей к груди, стала горячо целовать мужа и молить Солнце сохранить ему жизнь. Я вышел и отправился в свою палатку. Нэтаки встретила меня у входа. Она тоже плакала: Мокасин приходился ей дальним родственником. Жена с беспокойством оглядела мою одежду со следами бизоньей крови.

– Ой, – выдохнула Нэтаки, – тебя тоже ранили? Скорее покажи где! Я позову лекаря, чтобы тебя посмотрели.

– Да ерунда, – отмахнулся я, – это кровь убитой дичи. Я совершенно здоров.

– Но тебя могли застрелить, – заплакала жена, – застрелить насмерть. Ты больше не будешь охотиться в этой местности, здесь кругом военные отряды. Не твое дело ездить на охоту. Ты торговец и будешь сидеть со мной здесь, где жизнь твоя в безопасности.

Бедняга Мокасин умер меньше чем через час после нашего возвращения. Сердце разрывалось, когда мы слушали причитания его жены и родственников. Грустное это было время для всех; мы задумывались о ненадежности существования. Двое самых хороших, самых любимых людей племени ушли от нас за такой короткий срок и таким неожиданным образом.

Мы закупили не все выдубленные в эту зиму бизоньи шкуры. В лагерь пару раз наезжали торговцы виски и в обмен на большое количество скверных спиртных напитков получили часть шкур. Пикуни часто ездили продавать шкуры в форт Бентон. И все‐таки нам досталось 2200 шкур бизонa, не говоря уже о шкурах оленей и вапити, о бобрах и другой пушнине. Мы были вполне довольны. К первому апреля мы уже вернулись домой, в форт Конрад, и Ягода сразу стал вспахивать нашу большую долину бычьими упряжками. Вечерами он изводил много листов бумаги, высчитывая доходы от посевов овса при урожае в шесть – десять бушелей с акра и от разведения свиней, считая по шестнадцать поросят от каждой матки дважды в год, а то и трижды – я уже не помню. Во всяком случае, все выглядело хорошо и надежно… на бумаге. Мы купили еще несколько плугов, заказали в Штатах беркширских свиней и прорыли канаву, чтобы взять воду из рукава реки Марайас – Драй-Форк. Да, мы всерьез собирались стать фермерами.

На дальнем конце долины, где Драй-Форк сливается с Марайас, наши женщины развели маленький огородик и построили летний шалаш, крытый ветвями кустарника. Там они сидели в жаркое время дня и наблюдали, как растут маис и тыквы, которые наши помощницы прилежно поливали водой из ведер по утрам и вечерам. Я проводил много времени с ними или же ходил с примитивным удилищем и леской удить сома и золотоглазку в глубокой заводи неподалеку от шалаша. Сидя с удочкой, я слушал своеобразные песни женщин и еще более своеобразные рассказы о далеком прошлом.

В те дни Нэтаки часто повторяла: «Какое счастье, какой покой! Будем молиться, чтобы они сохранились и дальше».

Пикуни перекочевали на запад от гор Бэр-По, основная часть племени вернулась в район управления агентства, которое теперь помещалось на Баджер-Крик, притоке Марайас, милях в пятидесяти выше форта. Однако остальные расположились лагерем на другой стороне реки от нас и охотились на антилоп и оленей, а иногда убивали и случайного самца бизона. Из резервации до нас доходили известия о тяжелом положении индейцев. Говорили, что агент заставляет народ голодать; среди племени уже шли разговоры об уходе назад, на территорию, где еще встречались бизоны.

Глава XXXI

Нэтаки на охоте

Проходили недели; пикуни ждали, когда бизоны снова появятся в прериях в районе резервации. Они думали, что с наступлением жары часть стад, пасущихся к востоку отсюда, перейдет на более прохладные высокие места, и клялись, что где‐то в недоступных уголках Скалистых гор прячутся огромные стада этих животных, которые вскоре смогут вернуться на открытые равнины. Тем временем охотники бродили по предгорьям в поисках оленей, вапити и антилоп; они правда находили дичь, но ее едва хватало на то, чтобы семьи не голодали.

Наше фермерское хозяйство развивалось не более успешно, чем поиски охотников. Дождей не было, рукав Драй-Форк высох, и выведенная от него оросительная канава оказалась бесполезной. Породистые беркширы, закупленные в Штатах, привезли с собой оттуда какую‐то болезнь или же заразились в дороге и все передохли, кроме борова. Наконец пал и он, наевшись мяса волка, месяц тому назад отравленного стрихнином. Все это очень расстраивало Ягоду, но должен сознаться, что сам я не очень огорчался. Не созданный землепашцем, я надеялся, что опыт докажет Ягоде, что он тоже не рожден для этого. К тому же у нас оставался скот. Он бродил по речным долинам и близлежащим холмам, жирел и размножался. А