Мы поставили палатки около нового домика из очищенных от коры блестящих бревен и отправились осматривать владения. Гнедой Конь поздоровался с Дианой с явным смущением. Со своими деликатными, изящными манерами, одетая в изумительный, шедший ей костюм для прогулок, девушка казалась ему существом из далекого неведомого мира. Здороваясь, старый индеец назвал ее «мисс Эштон». Я поправил его. «Миссис Эштон, – повторил Гнедой Конь, – прошу прощения, мэм».

Диана подошла и положила ему руку на плечо.

– Милый друг, и это все, что вы можете сказать мне при встрече? – спросила она. – Вы даже не поздравите меня?

Его скованность сразу исчезла. Он наклонился и коснулся ее щеки губами.

– Храни вас бог, – сказал он, – желаю вам самого полного счастья. – И они пожали друг другу руки.

Вечером Гнедой Конь принес связку превосходных бобровых шкур и бросил их у входа в нашу палатку.

– Вот, – обратился он к Диане, – это свадебный подарок. Из шкурок выйдет теплая шубка для вас. Что‐то скотоводство мне не по сердцу, уж очень одинокое существование; я не выдерживаю и время от времени хожу расставлять капканы.

Медвежья Голова жил в палатке рядом с Гнедым Конем, пас его скот и вообще всячески помогал. Но когда мы приехали, он бросил работу у Гнедого Коня и велел жене готовиться сопровождать нас. Суровые горы звали к себе и его. Теперь у нас было уже четыре палатки. Самая большая из них, принадлежащая Медвежьей Голове, служила кровом для полудюжины ребятишек разного возраста. Их счастливый смех и щебет оживляли наш тихий лагерь.

Мы выехали на следующий день рано утром, и вечер застал нас уже далеко на реке Медисин, там, где растут первые сосны. К полудню следующего дня мы разбили лагерь на берегу озера, поставив палатки на травянистом лугу на северной стороне. Позади нас вздымался поросший соснами и осинами длинный высокий гребень, отделяющий глубокую долину от прерии. Впереди, по ту сторону озера, тянулась гора из серого песчаника со скалистыми вершинами; склон ее был покрыт густым сосновым лесом. Великолепный вид открывался на запад. Впереди, всего в трех-четырех милях от нас, возвышалась громадная сердцевидная гора с пятнами снегов на ней, которую я назвал Поднимающимся Волком в честь величайшего из жителей прерии, моего друга Хью Монро. За этой горой огромным амфитеатром, заполненным лесами и озером, поднимались другие, с острыми пиками и скалистыми уступами, образующие хребет великой горной цепи. Они отливали розовым и золотым в свете восходящего солнца, а на фоне вечернего неба выделялись угольно-черными силуэтами. Нам никогда не надоедало смотреть на них, на их меняющиеся цвета, на курчавые облака, опоясывающие по утрам сияющие вершины.

Выбрав место для лагеря, мы с Эштоном собрали удилища, привезенные с Востока, поставили катушки, натянули лески и приделали крючки с искусственными мухами. Затем мы пошли к истоку реки, находившемуся всего ярдах в ста оттуда; за нами потянулся весь лагерь, включая детей. Я уже рассказывал индейцам о прелестях рыбной ловли с искусственной наживкой. Индейцам очень хотелось познакомиться с этой новой для них выдумкой белых. Сначала забросил приманку Эштон, и его мухи были первыми искусственными наживками, коснувшимися воды озера Ту-Медисин. Озеро скоро откликнулось на них. Спокойная вода заволновалась и завертелась маленькими водоворотами, которые создавали приближавшиеся отовсюду неопытные форели. Одна крупная рыба, выпрыгнув целиком наружу из глубины, нырнув, утащила за собой верхнюю искусственную муху. Женщины закричали. «А-ха-хай! – вторили мужчины, прикрывая рот рукой. – Удивительные вещи придумывают белые. Их хитрости нет предела. Они могут сделать что угодно».

Крупная форель боролась изо всех сил, но в конце концов обессилела и боком всплыла на поверхность.

Я подвел под нее сачок и вытащил из воды; снова раздались возгласы удивления зрителей: как хорошо все получается – выловить такую большую рыбу такой тонкой снастью! Мы вдоволь полакомились форелью, обвалянной в маисовой муке и поджаренной до золотисто-коричневого цвета, обладающей непревзойденным ароматом, ценимым всеми рыболовами.

Песчаные отмели вдоль выхода из озера были изрезаны следами вапити; кое-где виднелись отпечатки копыт лосей. Когда‐то бобры построили громадную плотину прямо поперек всей долины, параллельно берегу озера, но река прорвала ее, и прежнее дно большой запруды превратилось теперь в почти непроходимую заросль ивы, любимой пищи лосей. Эштон заявил, что хочет убить одно из этих крупных животных, и потребовал, чтобы мы отвели ему для охоты именно эту часть долины. Каждый день после полудня они с Дианой отправлялись туда поджидать появления неосторожной дичи и часто оставались там так поздно, что с большим трудом находили обратную дорогу в темном лесу. День проходил за днем, но мы ни разу не слыхали выстрела из их убежища, каждый раз вечером им приходилось оправдываться, что они не видели ничего крупнее норки или бобра.

– Молодожен, – заметил Медвежья Голова, – может добыть мясо только в том случае, если оставит жену в палатке и уйдет на охоту один.

– Твоя правда, – согласился Хорьковый Хвост. – Они ведь не могут сидеть вдвоем тихо. Им нужно многое сказать друг другу. «Ты меня любишь? Почему ты меня любишь? Ты будешь всегда любить меня?» – такие вопросы они задают много раз подряд, и обоим никогда не надоедает отвечать. Я все это хорошо знаю. У нас тоже так когда‐то было, да, девочка?

– Ай! – ответила его жена. – Таким ты и был, да и сейчас продолжаешь задавать те же вопросы, глупый!

Конечно, мы все стали смеяться над Хорьковым Хвостом, и действительно, у разоблаченного был довольно глупый вид после откровенных слов жены. Он поспешно переменил тему разговора, сказав, что сам после обеда отправится с охотниками и попытается устроить им выстрел по желанной дичи.

В этот вечер Эштон и Диана вернулись очень рано и позвали Хорькового Хвоста поужинать с нами.

– Ну, как ваши дела сегодня? – спросил я.

Ни Диана, ни Эштон не выказали желания ответить; они переглянулись и наклонились над своими тарелками, якобы поглощенные едой. Я повторил свой вопрос на языке черноногих, и Хорьковый Хвост расхохотался.

– Я так и подозревал, – отозвался он. – На отмелях много следов вапити, лосей, оленей, но все это старые следы. Вот уже много дней как дичь туда