– Демейя! – по привычке обратилась царица к служанке, стоявшей у нее за спиной, но, вспомнив, что случилось с ее любимицей и еще не запомнив имя девушки, которая ее заменила, неловко произнесла: – Прости, милая! Принеси из моих покоев серебряный поднос с тем, что лежит на нем.

Служанка с поклоном вышла из зала.

– Мама, а где Демейя? – поинтересовался Мисаген.

Долгая тишина была ему ответом.

Наконец покрасневшая Аглаур, собравшись с силами, произнесла:

– Она наказана… За предательство!

Мисаген понял, что подробней ему сейчас ничего не объяснят, и больше не расспрашивал.

Чувствуя напряженность момента, царь раньше всех закончил трапезу, встал из-за стола и ушел в свои покои – слегка отдохнуть перед выездом. Перед этим, проходя мимо Мисагена, он повелительно положил ему руку на плечо, и тот, поняв, что от него требуется, вытер руки о скатерть и нехотя последовал за ним, ревниво поглядывая на царицу.

Массинисса понял, что отец дал ему возможность попрощаться с матерью. Аглаур встала из-за стола, подошла к нему. Царевич поднялся, и они вновь обнялись.

– Прости, сын, что не могу отменить эту поездку, – гладя его кудри, проговорила царица. – Раньше я имела большую власть над твоим отцом, но теперь мое слово ничего для него не значит.

– Мама, а почему вы поссорились? – спросил Массинисса о том, что давно его мучило, но так и не удавалось узнать.

– Когда-нибудь тебе все станет известно, но пока не спеши взрослеть, дождись совершеннолетия. И еще… – Царица заглянула ему в глаза. – Будь осторожен в Карфагене. Там очень много соблазнов, кажущихся выгодными предложений, ярких развлечений. Но ты не забывай: пунийцы – наши враги! Даже если они что-нибудь будут делать для тебя (пусть это и покажется приятным или полезным), то лишь с той целью, чтобы получить с твоей стороны что-то нужное им. Помни об этом! И еще – помни обо мне, сын! Возьми это на память… – Мать сняла с пальца небольшое серебряное кольцо. – На него вряд ли кто-то позарится, а тебе оно напомнит обо мне.

Она протянула кольцо сыну. Тот сразу надел его на один из пальцев и поцеловал украшение.

– И это возьми и спрячь, – протянула Аглаур сыну небольшой кожаный кошель. – Не смотри, что он маленький, в нем только золотые монеты. Это тебе на крайний случай.

– Мама, не надо было, – смутился царевич. – Мне отец и так уже дал денег, еще вчера.

– У тебя, кроме отца, есть еще и мать!

В голосе царицы зазвенел металл, и Массиниссе стало неудобно. Он бережно положил мамин кошель за пояс, рядом с отцовским.

– Прощай, сын! Очень надеюсь, что в мире что-то изменится, ты пораньше вернешься домой и со временем станешь царем Массилии. Думаю, ты будешь править не хуже своего отца. Уважаемый Бодешмун хорошо подготовил тебя как воина. Главное, сохрани в Карфагене светлый разум и любовь к своей стране! Помни, кто ты!

Царевич кивнул и поклонился матери. Она поцеловала его лоб.

– Иди! Пиши мне! Не забывай!

Солнце уже довольно высоко поднялось над нумидийскими степями, когда из Капских ворот столицы Массилии вышел конный отряд. Развевающийся над ним флаг с вышитым изображением льва говорил о том, что это была так называемая царская сотня – отборное подразделение, которое охраняло главу Западной Нумидии.

В отличие от обычных легковооруженных конных воинов-нумидийцев, эти кавалеристы были облачены в кольчуги, самые разномастные, шлемы, тоже разнотипные, а также имели более прочные, чем у соотечественников, щиты. Из-за обилия металлического снаряжения, а кроме того, за стойкость в бою, царскую сотню еще называли железной. Вооружение у них было стандартным для нумидийцев: набор из двух-трех дротиков, меч и кинжал – все более качественное, чем у обычных армейских воинов, хотя и крайне разнообразное. Царь Гайя не жалел денег для оснащения своей охраны, но приобрести единые для всех комплекты доспехов и оружия даже ему было не под силу.

Выезд царской сотни для жителей Цирты означал лишь одно: правитель Массилии покидал столицу с неизвестной им целью. Немногочисленные горожане, в основном жены и взрослые дети воинов царской охраны, сопровождали отряд до самых ворот, а кое-кто из самых шустрых уже взобрался на городские стены. Стражники, дежурившие здесь, им не препятствовали. Только на стрелковую площадку над Капскими воротами детишек не пустили: там стояла царица Аглаур с личной охраной.

Гайя, словно почувствовав ее взгляд, обернулся, нахмурился и пробормотал:

– Зачем она пришла? Ведь она с тобой во дворце попрощалась… Теперь все всё, наверное, поймут…

Царь в общении с супругой не всегда был такой сдержанный, как в последнее время. Со стороны казалось, будто он мстил ей за то, что потерял голову от красоты Аглаур, когда впервые увидел эту мулатку – дочь карфагенского вельможи и ливийской принцессы. Гайя знал, что тогда над его безумствами, совершаемыми во имя ее, втихомолку посмеивались не только во дворце, но и далеко за пределами Цирты. Он преподносил любимой самые роскошные подарки, привезенные из далеких стран, миловал по ее просьбе отъявленных преступников, великодушно отпускал пленных, щедро одаривал городских нищих.

Кроткая и добросердечная Аглаур родила ему двоих сыновей. Первенец рос излишне избалованным матерью красавчиком, любимчиком придворных девочек и со временем стал серьезно раздражать отца. Младший же поначалу был не настолько красив, зато больше походил на отца, был крепким и смышленым. К тому же именно с рождением второго сына у Гайи появились настоящие отцовские чувства. Едва малыша Массиниссу отлучили от материнской груди, он занял свое место на отцовских коленях, на царской лошади, за столом, на охоте.

Аглаур смирилась с таким положением дел, поскольку с годами ее чары меньше действовали на царя, чем прелести его юных наложниц. А кроме того, ее внимание теперь особенно требовалось нездоровому Мисагену, которого Гайя, казалось, совсем не замечал. Нелюбимый старшенький окончательно разочаровал отца, когда после отправки его в Карфаген в качестве почетного заложника он неожиданно перестал писать письма матери. Возвращавшиеся из пунийской столицы гонцы и купцы как-то подозрительно прятали глаза, не решаясь сказать царю всю правду о сыне. Причину происходящего ему открыли пунийцы, которые настойчиво попросили забрать домой заболевшего царевича и прислать другого значимого почетного заложника.

Гайя почти весь прошедший месяц вспоминал тот страшный день, когда ко дворцу подъехала повозка в сопровождении охраны и воины достали из нее безвольное тело старшего сына с пустыми глазами.

«Царевич лишился рассудка, – пояснил сопровождавший Мисагена лекарь-грек по имени Пеон. – Переучился, не рассчитал силы, такое в Карфагене случается. Ну и безмерные возлияния тоже сыграли свою роль. К лекарям