Мухетдин ткнул себя куда-то в левую сторону груди, где под буркой, черкеской, бешметом стучало его сильное сердце.

– Она говорит – плохо русский, нет сил глядеть. Надо помочь – вот так…

Горец резко провел большим пальцем по горлу, что закрывала от мороза окладистая черная борода.

– Значит, прирезать тебя, Александрыч, надобно. Или же пристрелить, чтобы не мучался, – произнес важно Семен и тут же басисто захохотал.

Словно поняв его слова без перевода, Бетал тоже взорвался резким, почти лающим хохотом. Темир рассмеялся звонко, а Мухетдин в тон старому казаку.

Новицкий сделал страшное усилие и – рассмеялся вместе со всеми. Он понимал, что ему никак нельзя обижаться, что сейчас он проходит, может быть, главную проверку в жизни. Что толку кичиться победами, достигнутыми в половину собственной силы, мужчина должен показать, как он умеет держаться, когда все обстоятельства направлены против него, когда все силы Земли и Неба сошлись против его единой простой души. Он смеялся громко, напористо, но зябко передернул плечами под буркой: пот на спине высыхал, и бешмет, надетый вместо рубахи, начинал леденить тело. Остальные, похоже, тоже поняли, что отдых закончился.

– Передохнули, пойдем, – проворчал, поднимаясь, Семен. – А то, не ровен час, и замерзнем так, сидючи.

Тем же порядком они двинулись далее по ущелью, словно прорубленному гигантской киркой в скалах засыпанного снегом хребта. Отдышавшийся Новицкий уже внимательней разглядывал стены, отстоявшие друг от друга саженей на десять и уходившие вверх примерно на вдвое большее расстояние. Почти отвесные, черные, покрытые чуть зеленоватыми потеками льда, они были еще, словно шапками, украшены мощными снеговыми наддувами. Сергей заметил, что Мухетдин озабоченно посматривает по обе стороны движения и вроде бы ступать стал еще осторожнее. Он окликнул казака и спросил – где проводник видит опасность?

– Вдруг свалится, – буркнул Атарщиков. – Такую узость что ей стоит перехлестнуть. Засыпать – не засыпает, а вот ноги может переломать: и нам, и конягам. Так что ступай тихо, Александрыч, и ни гугу. Вон, Мухетдинка грозится.

На выходе из ущелья их встречало солнце, что успело вскарабкаться почти что в зенит, а также ветер, потерявший, впрочем, почти половину силы и желания мучить пришельцев. А также глазам Новицкого открылся такой же ширины и крутизны склон, как и тот, по которому они карабкались на перевал. Белое полотно уходило вниз версты на полторы, хотя Новицкий уже слабо доверял собственным оценкам высоты и длины.

Но слева, из-за щербатого ребра вершины, которую им удалось обойти, Сергею вдруг открылся вид грозный и притягательный. Кавказский хребет тянулся там, уходя на северо-запад, громоздя пики на пики, протягивая хребты параллельными линиями. Сверху на горы нахлобучены были снеговые папахи, но ребра были черны и угрюмы, как контрфорсы крепостных башен. Мощной крепостью вдруг увиделся Новицкому Кавказский хребет, страшное, холодное место, куда, возможно, и незачем было приходить людям с равнин Севера. Сложное чувство вины, опасности, сожаления толкнулось вдруг Новицкому в сердце, но тут же пропало, когда Семен тронул его за плечо.

– Пойдем, Александрыч, вниз. Теперь уже больше на пятки все налегай. Да старайся не отставать. Видишь, партия там внизу собралась.

Взгляд Новицкого пролетел встревоженно склон и остановился, замедлившись, когда гора выположилась в овальную долину, что сворачивала направо и скрывалась от глаз за скалами. В ближайшей к ним части он видел синее блюдце, вокруг которого ползали точки вроде жуков или же муравьев.

– Озеро там в горах. Вот они и запасают воду на переход. Нас, поди, тоже увидели. Значит, вверх пока не пойдут, подождут, пока спустимся. Тут тебе, брат, и первая проверочка будет. Ну да не робей – отобьемся, ежели что…

II

Спуск оказался не многим проще, чем подъем. Также Мухетдин с братьями пробивали тропу в глубоком снегу, уже успевшем раскиснуть, поплавиться под солнечными лучами. Атарщиков также вел лошадей, дрожащих от усталости и приседающих на задние ноги. И Сергей точно также, как с другой стороны хребта, тащился далеко позади; также он пыхтел, ругая себя «тюфяком», «бабой», старательно упирался пятками, как подсказал ему на перевале Семен, но опять отстал безнадежно; дистанция до хвоста вьючной лошади, что шла в караване последней, становилась все больше и больше.

То и дело Сергей останавливался, хватал пригоршню зернистого снега, тискал ее, уминал в плотный, леденистый комок, лизал жадно, только лизал, вспоминая запрет Атарщикова, и обтирал лицо, вспотевшее от напряжения. Передыхая, он озирался по сторонам, вбирая в себя чудеса незнакомого ему мира.

Солнце висело над головой, освещая ровным и жестким светом склон, по которому они пробирались: огромное белое полотно, раскинувшееся примерно на полверсты в обе стороны и более чем на две версты вниз. Дальше поверхность начинала уже выполаживаться, суживаться, белый цвет переходил в серый, иногда прерываясь черным, а дальше, много дальше, там, где долина поворачивала направо, скрываясь за скалистым отрогом, Новицкому показалось, что он видит уже и вкрапления темно-зеленого. Но пока вокруг него переливался, искрился все тот же снег, сотнями мелких иголочек ударяя в зрачки. Утром перед выходом все они зачернили веки, лоб, щеки, старательно втирая в кожу теплую золу, оставшуюся на месте небольшого костра. Но, несмотря на предосторожности, глядеть по сторонам Новицкому было больно. А не глядеть он не мог.

Еще на той стороне, в начале подъема у него вдруг появилось ощущение, что он, живой, смертный, не слишком благочестивый человек, даже, скорее, грешный, вдруг оказался – на небе. Горы стояли, как облака, тяжелые, черные, косматые, грозные – это он отметил еще несколько лет назад, когда посреди ровной степи вдруг заметил впереди вершины и соединяющие их цепи. И это ощущение вспомнилось ему, как только он слез с седла и повел мерина за собой в поводу. И с каждым шагом оно все более укреплялось в его душе. Он то и дело видел себя со стороны – невзрачный, ничем не примечательный человек, которому выпала все же судьба оторваться от земли, подняться выше, на самые облака. И даже податливость снега не раздражала его, потому как нельзя же было по небу идти как по привычной земной тверди: камням или убитой земле.

Проводники, и Атарщиков в том числе, представлялись ему небожителями, искусными путешественниками в облачных скоплениях – небоходами. Они и должны были двигаться много быстрее, а он даже не мог надеяться сравняться с ними в скорости и легкости шага, и только вертел головой, надеясь унести вниз быстрые очерки чудесного мира.

Новицкий старался забрать с собой как