Однако когда они случайно встречались во дворце, он невольно засматривался на эту девушку. И она, словно чувствуя его взгляды, старалась идти, зазывно поигрывая бедрами, и поворачиваться к нему так, чтобы он успевал увидеть, как колышется под одеждой ее большая грудь или рассыпаются по плечам длинные черные волосы. Массиниссе еще было рано думать о женщинах, но природа брала свое…

«Однако зачем Аришат подбрасывать мне змею? Я же этой гетулке ничего плохого не сделал. Мне, наверное, показалось, что я слышал ее голос…»

Проницательный Бодешмун быстро понял, что царевич о чем-то думает, но не хочет ему говорить.

– Массинисса, сынок, сейчас не время что-то утаивать, – наклонился к нему наставник, и теперь уже сам коснулся лбом лба царевича.

Тот вздохнул и рассказал про голос Аришат.

К его ужасу, Бодешмун нисколько не удивился, а разъярился:

– Ах она неблагодарная тварь! Царь оставил ее во дворце, она живет здесь как царица! И тут же гадит?!

– Может, это не она? – сделал робкую попытку защитить наложницу Массинисса, уже жалея о сказанном. «А вдруг я ошибся, и бедную гетулку накажут ни за что?!»

– А вот это мы сейчас узнаем!

Бодешмун схватил за шиворот обоих спящих стражников и стал их энергично трясти. На шум начали собираться придворные, дворцовые стражники, охранники царя.

* * *

В это время на другом конце Цирты царь Гайя беседовал в полутемном коридоре с Ниптасаном – верховным жрецом храма главного божества Баал-Хаммона, отвечавшего за солнце и плодородие. Повелитель Западной Нумидии был довольно жестким человеком. Даже грубые и резкие, словно вырезанные из камня, черты его обветренного лица говорили о том, что это скорее воин и охотник, а не дворцовый правитель. Но сейчас, в стенах величественного храма, он, укротив свой нрав, являл собой сдержанность и покорность.

– Вы принесли все нужные жертвы? Вы спросили все, что я хотел узнать? – вопрошал правитель Массилии. – Ниптасан, надеюсь, пророчества будут честными и ты не привнесешь в них ничего личного? Не забывай, что Массинисса не только мой сын, но и твой племянник.

Верховный жрец, блеснув бритой лысиной при свете факела, вскинул голову и произнес:

– Я простил тебе то, что ты насоветовал Наргавасу передать власть тебе, а не, как это положено у нас, нумидийцев, своему старшему брату, то есть мне! Я смирился с тем, что прекрасная Аглаур когда-то предпочла тебя, хотя, как показало время, ты оказался явно недостоин ее любви! Но мне не дает покоя то, что ты и дальше нарушаешь наши законы и волю предков в том, кто должен наследовать царскую власть! Зачем ты при всех объявил, что следующим царем Массилии будет твой младший сын Массинисса? Ты же знал, что ему предстоит отъезд?

Гайя стоял перед братом слегка смущенный. Только один этот человек во всей Массилии мог безбоязненно говорить ему в глаза такие неприятные вещи. И, что самое плохое, во многом он был прав.

– Ты же знал, брат, что Массинисса поедет в Карфаген, где ему предстоит быть почетным заложником? Зачем отправлять наследника в заложники? Какой в этом смысл? Ты не боишься, что его постигнет та же участь, что и твоего первенца Мисагена? Карфаген – город больших возможностей, но и город великих грехов!

Гайя поморщился. Мисаген, старший сын, был его непроходящей головной болью. Мало того что родился он не очень здоровым, и это вызвало во дворце нехорошие пересуды, так еще все время был под воспитанием и влиянием матери. С каким трудом отнял он когда-то его у царицы Аглаур, чтобы отправить почетным заложником в Карфаген! А ведь такое условие было в договоре, заключенном после завершения последней войны с этим государством: одной дани пунийцам было мало, они потребовали серьезных гарантий перемирия.

Мисаген уехал туда почетным заложником, пожил немного в этом городе мира, и назад его привезли совершенно другим – больным, развратным, слабоумным. Расстроенный царь велел ему жить в дальнем крыле дворца, где теперь проживала и Аглаур, с которой у него произошла размолвка. Царица как могла опекала их первенца, потому что Массиниссу Гайя с малых лет забрал к себе, отдав на воспитание Бодешмуну. Из младшего должен был получиться толк. Вот только из-за болезни этого хилого неудачника Мисагена, Карфаген, вернув его обратно, теперь требовал прислать более серьезного заложника.

– Я заранее назначил его наследником, чтобы, во-первых, пунийцы поняли, что к ним едет в качестве гарантии мира очень важный для меня и для Массилии человек. А во-вторых, титул наследника гарантирует его жизнь в этом городе, полном опасностей, – пояснил Гайя верховному жрецу свой поступок. – Думаю, пунийцы захотят наладить с ним отношения на будущее, и, когда Массинисса сменит меня на троне, у него будут хорошие связи в Карфагене. Это ему пригодится…

– Для чего?! Чтобы посылать им больше нашего золота и массильских воинов для пунийских войн, которые нам не нужны?

– Для того, чтобы однажды наша Массилия все-таки стала свободной! – вскричал царь. Голос его звонко разнесся не только по коридору, но и под сводами храма, повторившись несколько раз. – Я уверен в нем и думаю, что ему предстоит великое будущее! Поэтому я и попросил тебя и твоих жрецов провести все положенные обряды и выполнить все возможные гадания!

Ниптасан помолчал, затем уже другим, более спокойным голосом произнес:

– Мы сделали все, как ты просил, царь! Баал-Хаммон дал знак, что все у Массиниссы в Карфагене будет хорошо. Ну или почти все… Вот только царем Массилии он все же не станет…

– Ты это мне назло говоришь?! – вскричал Гайя, уже не сдерживая свой гнев и сжимая кулаки.

– Он будет царем объединенной Нумидии… – не обращая внимания на раздражение царя, невозмутимо продолжил верховный жрец.

Царь, открывший рот для очередного крика, удивленно замолчал и задумался, осмысливая услышанное. Ниптасан, довольный произведенным эффектом, снисходительно разглядывал растерявшегося брата. Таким его