Абдул-бек перевалился за камень, где хоронился Дауд, и сел, разбросав кривые короткие ноги, мрачно глядя перед собой.

– Далеко! Даже моя крымчанка не донесет.

Он повернулся проследить путь своего врага и сплюнул.

– Если бы я только знал! Если бы я знал, что этот гяур решится скакать вперед всего с двумя сотнями воинов. Я забрал бы у Сурхая всех, кто остался ему еще верен. Да еще прихватил бы наложниц, тех, что родом из наших мест, из Кабарды, из Черкесии. Мы бы смяли Мадатова, мы бы раскололи его череп, как панцирь у черепахи!

Он дважды ударил кулаком по камню, угодил на острый осколок, зашипел и погладил ушибленное место.

– Может быть, стоит ударить, – промычал невнятно Дауд.

Юноша распустил лопасти башлыка, подставив больную челюстью жарким лучам июньского солнца. Абдул-бек был единственным человеком, которому он не стеснялся показывать изуродованное лицо.

Бек горько усмехнулся.

– Ударим! Нас десятки против его сотен. Ударим – и потеряем всех. Нет, возвратимся к людям и уведем их повыше в горы. Я уверен – Аллах пошлет нам другую встречу…

Валериан рассчитал правильно. Только он подъехал к стенам Кази-Кумуха, как ворота города отворились и толпа человек в тридцать высыпала навстречу.

Два мощных батыра несли огромное блюдо, наполненное отварным рисом. Желтые, отборные зерна уложены были конусом, на самой вершине которого лежали два огромных ключа с толстыми кольцами и замысловато выпиленными бородками: ключи от замков к городским воротам. Блюдо сопровождали пять седобородых старейшин в изукрашенных тяжелых халатах. За ними несли знамена зеленого цвета и просто шесты, обвитые лозами и ветками.

Валериан поднял руку, свита и казаки остановились. Два офицера спешились и взяли вороного под уздцы с обеих сторон. Генерал-майор, военный правитель ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского, князь Валериан Мадатов медленно и торжественно спустился на землю и, также неспешно, двинулся навстречу старейшинам Кази-Кумуха. Как полагалось обычаем, он зачерпнул пригоршню риса правой рукой и аккуратно положил врот, не уронив при этом ни зернышка.

Теперь он знал, что поступил верно, когда вчера остановил резню в Хозреке. Его батальоны и татарская конница, взбешенные долгим сопротивлением лакцев, кровавым, затяжным штурмом, готовы были выместить свою злость на несчастных жителях крепости, не разбирая, кто стрелял в них, кто бросал камни, бревна или обливал кипятком, а кто просто заперся в доме, опасаясь за жизнь близких. После того как все стены очистили по периметру, после того, как боевые группы прочесали улицы вдоль и поперек города, Валериан приказал бить сигнал строиться. Он знал, что его мало кто послушает, и дополнил барабаны и трубы нагайкой, прикладом и шашкой.

Он сам зарубил двух шекинцев, насиловавших женщину у ее дома, под глиняным дувалом, в то время как дети несчастной кричали за стенами. Мерзавцев было пятеро, но трое побежали сразу, а двое пытались отстаивать законную, как им казалось, добычу. Одного из бежавших застрелили солдаты, остальные перемахнули очередной забор и скрылись в глухом муравейнике прилепившихся друг к другу домов. Их лошадей Валериан приказал отдать казакам.

Второй батальон апшеронцев стоял в резерве, не участвовал в штурме, и на его солдат Валериан мог положиться. Он приказал разослать взводные команды снова прочесать город, на этот раз разыскивая своих же, не успевших осознать, что битва закончилась.

Позже ему доложили, что восемь человек расстреляли на месте, до остальных удалось достучаться кулаками и прикладами. Валериан приказал Коцебу внести имена казненных в общий список погибших при штурме. Подполковник пытался возражать, говорил, что пример нескольких подонков будет поучительным для остальных. Он говорил твердо, с категоричной уверенностью штабного хорошего офицера в абсолютной непогрешимости документов. Валериану сделалось скучно, и он оборвал начальника штаба:

– Их так же убили при штурме, как и тех, кто повалился у стен. А могло получиться и так, что этих сбросили бы с лестницы, а тех, напротив, расстреляли бы свои за насилие. Война может научить одному: радоваться, что сегодня ты выжил. Пишите всех общим списком…

Теперь, обращаясь к старейшинам Кази-Кумуха, он подумал, что накануне был совершенно прав – и тогда, когда посылал солдат на стены Хозрека, и когда выводил их из побежденного города. Страх и милосердие – вот два истинных ключа, что отворяют сердца людей.

Валериан проглотил последние зернышки и поднял руку. Сделалось совершенно тихо, только ветер, прилетевший с соседних вершин, трепал знамена и шелестел мелкими камешками.

– Жители Казикумухского ханства! Белый царь, что живет далеко на севере, да продлится его время и род, послал меня, генерала Мадатова, сказать, что он недоволен вашими буйствами, вашим непослушанием. Он говорит, что любит вас, как детей, но и сердится, когда детские шалости мешают делам и обычаям взрослых. Он знает, что вы не по своей воле спускались с гор и нападали на русские войска и селения. Он знает, что вас подбивал на это бывший хан ваш Сурхай. Он внук благородного и храброго Чолак-Сурхая. Но ему ничего не досталось от деда, да не сотрется имя его в народе, среди которого жил властитель и воин.

Валериан сделал паузу и вдруг вспомнил, что именно Чолак-Сурхай участвовал в набеге на Шемаху, когда перебили и ограбили русских купцов. Налет, который и дал повод императору Петру двинуть войска вдоль Каспия. Но сейчас не время было вспоминать прежние обиды и распри.

– Белый царь, император Александр Благословенный, хочет, чтобы вы взяли себе другого правителя. Аслан, хан кюринцев, хорошо знаком вам, жители города Кази-Кумуха. Он сидел во дворце, в центре столицы вашего ханства, пока не был выведен оттуда коварством злонамеренного Сурхая…

Старейшины согласно кивнули. Они были рады, что генерал Мадатов не вспоминает об участии жителей Кази-Кумуха в борьбе против хана Аслана.

– Аслан-хан – могучий воин и мудрый правитель. Теперь Кюринское и Казикумухское ханства станут единым целым, как во времена славного хана Чолак-Сурхая. Вы будете жить в мире с собой, со своим ханом и с Белым царем, императором Александром.

Он опустил руку, показывая, что закончил речь, и старейшины опять согласно кивнули. Потом стоявший в центре хаджи Цахай, с зеленой чалмой, плотно обмотанной вокруг папахи, взял с блюда ключи, шагнул к Валериану и, нагнув голову, протянул подношение.

– Мы просим тебя, храбрый и благородный Мадат-паша, принять ключи от нашего города. Его ворота всегда открыты для тебя и для твоих воинов. Жители Кази-Кумуха счастливы снова видеть своим правителем мудрого Аслан-хана. Мы приготовили еще один подарок для тебя, о славный Мадат-паша. Старая лисица Сурхай так торопился замести свои следы облезлым хвостом, что забыл