Он вошел большими шагами, держа ружье с курком на взводе, высматривая меня впереди, и в тот момент, когда черноногий миновал меня, я стукнул его по голове стволом своего ружья. Индеец свалился без чувств на пол; ружье его выстрелило, и предназначавшаяся мне пуля пробила ящик консервированных томатов, стоявший на полке. При звуке выстрела женщина выбежала из своего укрытия, думая, что я, конечно, убил противника, и очень обрадовалась, убедившись в своей ошибке. Вдвоем мы крепко связали пьяницу и доставили в его палатку.

Часто приходится читать, что индеец никогда не прощает нанесенного ему удара и вообще никакой обиды, как бы он сам ни был виноват. Все это неправда. На следующее утро Несущий Ружье под Водой прислал мне отличную бизонью шкуру, а в сумерки пришел просить у меня прощения. И после того мы стали большими друзьями. Всякий раз, когда у меня находилось время для короткой охоты в оврагах позади лагеря или в прерии, я брал черноногого с собой, и никогда у меня не было более верного и внимательного спутника.

Не могу сказать, что у всех белых были такие же хорошие отношения с индейцами, как у нас с Ягодой. Встречались среди торговцев нехорошие люди, которым нравилось причинять боль, видеть кровь. Я знаю случаи, когда такие люди убивали индейцев просто ради забавы, но никогда в честном открытом бою. Люди эти были отчаянные трусы, совершенно лишенные принципов. Они продавали «виски», состоявшее из табачного настоя, кайенского перца и прочей гадости. Правда, мы с Ягодой тоже продавали слабые напитки, но их малая крепость объяснялась только добавлением чистой воды. Я не оправдываю торговлю виски. Спаивание индейцев – зло, чистое зло, и никто лучше нас не понимал этого, когда мы разливали зелье краснокожим. Виски причиняло неисчислимые страдания, вызвало множество смертей, страшно деморализовало племена прерии. Во всем этом деле была лишь одна смягчающая ущерб черта: в то время наша торговля виски не лишала индейцев необходимых средств существования; они всегда могли добыть еще мяса и шкур, стоило только убить дичь. По сравнению с различными правительственными чиновниками и группами политиканов, грабившими индейцев и вынуждавшими их умирать от голода в резервациях после исчезновения бизонов, мы были просто святыми.

В целом зима, проведенная на реке Марайас, прошла приятно. Дни летели незаметно, занятые охотой с индейцами, беседами по вечерам у очага в палатке, в нашем доме или в доме Гнедого Коня. Иногда я ходил с Гнедым Конем осматривать его «приманки». Громадные волки, окоченелые трупы которых валялись вокруг, а то и прямо на «приманках», представляли собой невероятное зрелище.

Чтобы изготовить хорошую приманку, разрезали спину убитого бизона и вливали в мышцы, кровь и внутренности три флакона стрихнина – три восьмых унции. Видимо, одного глотка этой смертельной смеси было достаточно, чтобы убить волка; редко жертва успевала отойти больше чем на двести ярдов, прежде чем ее настигала смерть. Конечно, травилось множество койотов и американских лисиц, но они не шли в счет. На большие волчьи шкуры с густым мехом был хороший спрос на Востоке; они шли на полости для саней и карет и продавались уже в форте Бентон по цене от трех до пяти долларов за штуку. Однажды мне пришла в голову фантазия прихватить несколько закоченевших на морозе волков и расставить их вокруг дома Гнедого Коня. Странное и любопытное это было зрелище: волки, стоявшие кругом с поднятыми головами и хвостами, как будто они охраняют дом. Но задул чинук, и скоро волки повалились, после чего с них сняли шкуры.

Так проходили дни, и наступила весна. Река очистилась ото льда, разом прошла масса с треском сталкивающихся больших льдин. Склоны долин потемнели от зазеленевшей травы. В каждом болотце трубили гуси и крякали утки. Мы все, индейцы и белые, ничего не хотели делать – только валялись на земле, греясь на солнце, курили и мечтали, спокойные и довольные.

Глава IX

Я ставлю свою палатку

– Почему ты не возьмешь себе жену? – спросил меня вдруг Хорьковый Хвост как‐то вечером, когда Говорящий с Бизоном и я сидели и курили у него в палатке.

– Да, – поддержал его мой второй друг, – почему? Ты имеешь на это право, так как на твоем счету есть победа, даже две. Ты убил индейца кри и захватил у племени лошадь в сражении близ Хэри-Кэп.

– Лошадь я захватил, – согласился я, – и очень хорошую. Но ты ошибаешься насчет индейца кри. Ты ведь помнишь, что он скрылся, убежал в сосны на Хэри-Кэп.

– Да я не о нем говорю, – сказал Говорящий с Бизоном. – Мы все знаем, что тот воин ускользнул; я говорю об одном из тех, кто упал вначале, когда мы все стали стрелять: высокий такой, в шапке из барсучьей шкуры, вот его ты убил. Я видел пулевую рану у него на теле. Ни одна пуля из наших ружей не оставила бы такое маленькое отверстие.

Это было для меня ново. Я хорошо помнил, что несколько раз стрелял именно в того воина, но и думать не думал, что моя пуля его настигла. Я не знал, радоваться или огорчаться по этому поводу, но наконец решил, что лучше радоваться, ведь противник убил бы меня, если бы только смог. Я обдумывал этот вопрос, вспоминая мельчайшие события того памятного дня, но хозяин палатки нарушил мою задумчивость:

– Я спрашиваю, почему ты не возьмешь себе жену! Ответь.

– Да за меня никто не пойдет, – ответил я. – Разве этого недостаточно?

– Кьяй-йо! – воскликнула жена Хорькового Хвоста, прикрыв рот ладонью: так черноногие выражают удивление или изумление. – Кьяй-йо! Что за довод! Я хорошо знаю, что нет девушки в лагере, которая не хотела бы стать твоей женой. Да не будь этого лентяя, – тут она ласково стиснула руку Хорькового Хвоста, – если бы он куда‐нибудь уехал и больше не вернулся, я бы уговорила тебя жениться на мне. Ходила бы за тобой следом, пока ты не согласился бы.

– Ма-ка-кан-ис-ци! – воскликнул я. Это легкомысленное разговорное словцо выражает сомнение в правдивости собеседника.

– Сам ты ма-ка-кан-ис-ци, – возразила она. – Как ты думаешь, почему тебя приглашают на все эти ассинибойнские танцы, где девушки наряжаются и стараются накрыть тебя плащом? Почему, по-твоему,