У Жилкина фляжка была цела, и он притопил ее в ручейке, а потом вытащил ее, мокрую и тяжелую. С водой! А тут еще Козлович принес откуда-то пилотку, наполненную медом.

И словно в награду за пережитый ужас и преодоленные тяготы был для них этот райский вкус…

Широколиственный лес великодушно призревал их, обреченных берлинской властью на смерть.

Часть первая. «Сорок девятая, врагами клятая…»

Глава первая. Волковыск-на-Росси

Древний городок на неширокой Росси утопал в сиренях и жасмине. По вечерам в сиреневых туманах гудели майские жуки, облетывая сады, рощи и прочие райские кущи. Пышные гроздья и белые соцветия свешивались через ограды палисадников, через кованую решетку вокруг церкви Святого Николая и просто покачивались на ветру во всех дворах, проулках и садах, на кладбищенских оградках. Утопал в сиренях вокзальчик – в стиле польского барокко: они же, эти скромные загадочно-колдовские цветы, преображали корпуса старинных краснокирпичных казарм неподалеку, где располагались теперь не конные стрельцы Войска польского, а красные конники 6-й кавалерийской дивизии РККА.

У кобыл еще не кончилась течка, и потому в полковых конюшнях было неспокойно и шумно: жеребцы били копытами в полы денников, кобылы призывно ржали – заливисто и с особой дрожью в голосе. Середина июня – это пик эструса[2], разгар охоты, недолгое, но жаркое время конской любви. И хотя опытные всадники предпочитали буйным игривым жеребцам спокойных, тихих меринов, не нарушавших в походах звукомаскировку, тем не менее жеребцов в волковысских казармах было немало: только что провели ремонт – и в полки прибыло молодое конское пополнение. А кастрационная кампания запоздала по вине начальника ветеринарной службы полка, ветврача 3-го ранга Колышкина, который сейчас держал ответ перед командиром дивизии генералом Никитиным:

– Вы ставите боевую готовность своего полка под угрозу! Ржание на походе – куда ни шло. Но в разведке, в дозоре, в секрете это недопустимо! … Да что я вам азбучные истины читаю. Вы опытный конник, десять лет в строю и позволяете себе такое попустительство! Июль на носу, а у вас еще случный период тянется!

– Товарищ командир, разрешите дать пояснения!

– Давайте!

– Наш главный специалист по конским органам ветфельдшер Ватников был арестован спецорганами и находится под следствием.

– И опять ваша вина – просмотрели врага народа, пока бдительные товарищи вам не подсказали.

– Я готов поручиться за него. Враг народа не может так качественно и так быстро кастрировать жеребцов. Верните его нам хотя бы на операционный период.

Никитин долго ходил по кабинету и, всякий раз проходя мимо ветврача, бросал на него быстрые взгляды, изучая бесстрастное лицо Колышкина.

– Хорошо! – изрек он наконец. – Сделаю все возможное, чтобы вернуть вам специалиста. Хотя бы на время… И очень надеюсь, что вы закроете кампанию в кратчайшие сроки!

* * *

Тем временем друг ветфельдшера Ватникова и лучший наездник полка старшина Незнамов гонял на корде Дикаря – кабардинского скакуна великолепных статей. Дикарь полностью оправдывал свою кличку: дикарь, и все тут. Еще ни одному полковому всаднику, даже мастеру спорта командиру 1-го сабельного эскадрона капитану Кудинову, не удалось проехать на нем в седле хотя бы круг.

Незнамов гонял Дикаря до тех пор, пока тот, по его мнению, не сбросил «дурную силу», и только потом с помощью трех бойцов, которые держали строптивца с двух сторон, водрузил на него облегченное спортивное седло. Потом, не спуская стремян, вскочил в седло прямо с земли и заплясал, завертелся на Дикаре, как заправский ковбой. Жеребец изгибался, пытаясь цапнуть зубами коленку всадника, но старшина быстро осаживал его и гнал вперед, не жалея шенкелей.

Вокруг кордовой площадки собрались праздные зрители, некоторые даже делали ставки на пачку «Казбека» (самые ходовые в дивизии папиросы) или даже на новенькие шпоры. Но Дикарь все же сбросил Незнамова, и тот, матерясь и обещая строптивцу веселую жизнь, увел его в денник. Сегодня вечером Незнамову предстояло заветное свидание на берегу Росси с Альбиной, белошвейкой военторговского ателье, и старшина не хотел предстать перед голубыми глазами подруги увечным воином – хромоногим или кривобоким. Он надеялся, что дурная примета (утром положил на койку фуражку) воздействует только на его выездку и никак не омрачит вечернюю встречу. Старшина Незнамов, как и большинство джигитовщиков, был суеверен. Он, например, полагал, что конь, наступивший в лесу на волчий след, обязательно вскоре захромает. А от дурного сглаза оберегался тем, что обвязывал левое запястье конским волосом, вырванным из хвоста своего коня. Комиссар полка не раз высмеивал его, кандидата в члены ВКП(б), за это «мещанское мракобесие», но Незнамов оставался верен дедовским приметам. Так, чтобы поднять загрустившему коню настроение, вернуть ему вкус к жизни, он всегда кидал на дно поильного ведра медный пятак. И уверял всех, что это весьма действенное средство и что так делал его дед (по материнской линии) Степан Афанасьевич Гречишкин, кубанский казак, полный георгиевский кавалер по русско-турецкой войне невесть какого счета… Дед делился с внуком не только секретами конного дела, но и рассказывал под добрую чарку и хорошее настроение про своего деда. Рассказывал почему-то полушепотом, но всегда с горделивым блеском в глазах – про сотника станицы Тифлисская Андрея Гречишкина. Много позже Антон прочитал в старом журнале «Нива» про подвиг своего пращура.

Очерк назывался «Лошадиный редут». Дело было так:

«Утром 15 сентября 1829 года реку Кубань пересекла неполная казачья сотня – 62 человека из станиц Тифлисской и Казанской – во главе с сотником Андреем Леонтьевичем Гречишкиным. Отряду было поручено исследовать левый берег Кубани возле места под названием Волчьи ворота, откуда, по данным разведки, горцы при поддержке Турции планировали атаковать казачьи станицы. Чтобы рассеять внимание казаков, они осуществляли вылазки мелкими группами в разных местах. Необходимо было выяснить, где они собирали основные силы. В середине дня перед Волчьими воротами казаки встретили отряд Джембулата Айтекова, во много раз превышающий численностью неполную сотню Гречишкина…» Отряд абреков-головорезов шел на родную станицу – на Тифлисскую. И его надо было остановить во чтобы то ни стало. И молодой сотник, понимая, что это будет последний бой, придумал небывалое. Он велел казакам спешиться, стать полукруглом и убить своих коней кинжалами. Обливаясь слезами, казаки сделали все так, как приказал сотник, первым заколовший своего гнедого красавца. Тела коней выложили полукругом, как редут и встали, вскинув ружья. Расчет сотника оказался верным. Кони врагов, чуя своих мертвых собратьев, вставали на дыбы, сбивая атаку и подставляя своих всадников под ружейный выстрел…

Держались долго. Но полегли все, прикрыв путь на родную станицу. Под перезвон колоколов казаки несли на плечах девятнадцать гробов во главе с порубанным сотником. Убиенных сопровождал конный взвод с обнаженными шашками… Казаков похоронили в братской могиле в центре станицы, а сотника Андрея Гречишкина и двух урядников – в отдельных могилах тут же. На братский холм поставили пушку. Антон помнил, как дед водил его мальцом к этой могиле. Тогда ему была интересна только пушка. Он залезал на нее и смотрел в широкое дуло. В 1934 году пушку увезли в Кропоткин – к местному музею. А часовню и братскую могилу взорвали. «Расказачили» станицу…

* * *

Старшина Антон Незнамов как сверхсрочник жил не