оглянитесь вокруг не бог вам враг но вы же

кайся душа пока тело не труп под крышкой

душа

да читала у этих со львом или книжкой

что был-де распят и воскрес на третьи сутки

только зачем ты теперь из жертвы да в судьи

подписывать ордер стигматными руками

быть без греха чтобы в грешников бросать камни

если бог то мог прощать без креста задаром

не под силу быть врачом будь хоть санитаром

и если эти книжки так необходимы

ты сказал там не судите да не судимы

нынче в конце дней на их стремительном склоне

я позволю себе поймать тебя на слове

пусть в аду на кресте с двумя другими вместе

прибьют меня во искупленье божьей мести

навеки с надписью чтобы буквы видны

суд отменяется ни на ком нет вины

«вся жара только жанр выбирать устала…»

вся жара только жанр выбирать устала

даже после принятых трех на грудь

потому что нет в голове сустава

мне ума в эту сторону не нагнуть

сколько раз по затылку ни хрясь сиреной

словно ходики годики врозь глаза

раз откроется дверца там аз смиренный

рот навыворот разума ни аза

смысл сложения слов оттого что вычет

честно пение жил обнажит пила

чисто еж в ежевике жужжит и кычет

весь еловый собой по бокам пихта

петушком с обложки кукушкой в шторы

оттяни отвес на шестьсот шагов

все колесики всклень по четвертой что ли

чтоб не выпал маятник из штанов

«зима струилась вязко как сметана…»

зима струилась вязко как сметана

где кое-что на гулком этаже

я сторожил а ты была светлана

или марина может быть уже

в очакове где ты жила положим

прорабу или отчиму женой

я всю судьбу приоткрывал прохожим

мою с твоей наташа боже мой

в ладонях небо стыло и немело

без выдоха наружу но внутри

вход в гастроном там слово рубль имело

старинный смысл и означало три

когда я кербер первому аверну

курировал свой вверенный объект

в очакове неверную царевну

ласкал прораб и требовал обед

повелевал а я пока разлука

на улице из солнца и стекла

твой иероглиф выдыхал без звука

мари тама ната но вся светла

в бреду сображникам по равнодушью

где радость без тринадцати цена

изображая как на шелке тушью

любви пленительные имена

я не солгу как в те снега когда-то

сквозь всю необъяснимую страну

ты повела меня на цвет граната

на вкус его и с чем подать к столу

но скоро старость обесточит память

обратный мост не выстроить из строк

дай разлюбить тебя так проще падать

нам с дерева когда настанет срок

«шелк этих яблонь нашествие этих вишен…»

шелк этих яблонь нашествие этих вишен

как мы живем на миру как шумно дышим

северный свет серебрист тиражами в луже

даже не мы никакие но жадно вчуже

дрожью наморщено сердце в молочной коже

по двое по одному но и реже тоже

каждый наплачется всласть если нежно ранен

между разлукой и невозможным раем

редко жалели раньше какие стали

бога бы всем да нельзя остаемся сами

немо в море

четвертая тьма вертикальна откуда ни плюнь

в том тензоре где сопрягаются имя и место

он бороду бреет и в зеркале брезжит как лунь

а что за животное лунь почему неизвестно

он медленно шлем от скафандра со шкафа берет

последняя поросль вся в пламени эльма на скальпе

и быстро куда-нибудь вглубь и вперед

бочком в батискафе

кто твердо в борьбе искуситель безбрежных наук

такому не дрогнет космический ракопаук

ни червь жукожабрый в неведомых сущий глубинах

он мужество держит в надежде и лица любимых

уклончиво машет и мало для смерти вреда

четвертая тьма постепенно как гриб из ведра

молчит из глазниц чем подругу на гребнях качала

нам выбора нет что вселенная только война

вот дверь отворилась и кто же смотрите вошла

он снова за шлем и стремительно меч из колчана

как мокро в природе а впрочем вода не права

ты честный родитель и вправе надеяться лучше

чем дальше в колумбы тем пристальней тень от горба

над кем треугольней лицо в набегающей туче

там гроб лукоморский куда ты стояла стройна

хвостатых менад в синеве исступленные танцы

полсупа в тарелке и тьма пузырями со дна

четвертая если не кто-то в уме обсчитался

живей же душа подобрав жестяные штаны

ночной батискаф шелестит цепенея от рыбы

вот мелкие трелью по нашей обшивке шаги

так стыдно бояться но древние двери открыты

исчадие алчет все туже сжимает круги

как немо в гортани под писк комариной пурги

хвалы или сплетен

он гибнет и вот уже съеден

«чумели яблочные полустанки…»

чумели яблочные полустанки

империя изнемогала в грязь

под насыпями ссыльные весталки

окучивали гравий матерясь

мельчали козы в паузах поездки

платаны гневно реяли в огне

трибун спросил силен ли я по-гетски

и я признался что уже вполне

когда настанет страх и время острым

созвездиям пересмотреть года

мне подадут к порогу mare nostrum

о θάλασσα[4] черна твоя вода

скупа на север смерть второго сорта

куда белеют призраки берез

пусть горькое оно до горизонта

но за него недорог перевоз

здесь смерть как жизнь и сон об этих сестрах

прочь прошлое как в обморок проем

всей памяти что юлию на рострах

на все четыре ставили втроем

давайте издали прощаться летом

сдавать в казну пожитки в узелке

чем проще жизнь тем вся она об этом

элегия на гетском языке

еще вина и выпьем за отвагу

обычай учрежденный для мужчин

вброд через ахеронт на стикс в атаку

но есть любовь я лишь любви учил

дороже жреческих жезлов и грамот

пора домой живым земля тесна

всей мудрости здесь amo amas amat

люби легко так я любил всегда

диалог судьбы и любви

судьба

смотри куда он след себе проел

извилистей чем древоточец древний

как в микросхеме серебро на кремний

но электроды впаяны в пробел

пока не выцвел весен быстрый ситец

и осеням дыханье не свело

он слепо верил в истинность всего

чему участник был и очевидец

где строил