И если в крови и пепле страна —

Не я от неё отрекусь.

Лол, нам в перспективе обещан рай,

Но все чиновники врут.

Но как я русский есть самурай,

То я остаюсь тут.

И вспашет «Градом» землю весна,

И кровь побежит в ручьях.

Но если рухнет моя страна —

В обломках погибну я.

«Хорошо, что я никогда не хотела детей…»

Хорошо, что я никогда не хотела детей,

А то посмотри – бежит он на небеса,

Дева Мария усыновит, укроет его теплей,

Погладит по опалённым его волосам.

А он бежит, а мне-то всё кажется: мой.

Потом облегчённо вздыхаю: я ж пустоцвет.

Сердце моё перепахано этой войной.

Уже почти не болит, словно его и нет.

«Мне сорок, я в Харькове нынче убит…»

Мне сорок, я в Харькове нынче убит,

Разъят и не собран, и вплавлен в гранит,

И не было больше меня.

Скажите жене – осторожно: гремит,

И снова додали огня.

Я был из Донецка, мне семьдесят пять,

И мало кто будет меня вспоминать,

Чего там меня вспоминать!

Осталась продавленной дома кровать,

К жене подхоронит зять.

Я сын твой и внук под Луганском, и мой

Начертанный путь, предрешённый не мной, —

Врасти в эту землю и лечь.

Я сплю и не помню я свой позывной,

И спит автомат у меня под щекой,

Смертельный, как русская речь.

«И приходят они…»

И приходят они

                 из жёлтого невыносимого света,

Открывают тушёнку,

                 стол застилают газетой,

Пьют они под свечами каштанов,

                 под липами молодыми,

Говорят сегодня с живыми, ходят с живыми.

И у молодого зеленоглазого капитана

Голова седая, и падают листья каштана

На его красивые новенькие погоны,

На рукав его формы,

                 тоже новенькой да зелёной.

И давно ему так не пилось, и давно не пелось.

А от водки тепло, и расходится омертвелость,

Он сегодня на день вернулся

                 с войны с друзьями,

Пусть же будет им нынче тепло

                 и сыто, и пьяно.

И подсаживается к ним пацан молодой,

                 четвёртым,

и неуставные сапоги у него,

                 и форма потёртая,

птицы поют на улице, ездят автомобили.

Говорит: «Возьмите к себе,

                 меня тоже вчера убили».

«И пока небосвод от снарядов стонет…»

И пока небосвод от снарядов стонет,

Некому поплакаться, помолчать не с кем,

И приходит дед, заваленный в доме

О году пятнадцатом, под Донецком.

На рассвете этом, медвяном, дынном,

Он пришёл, лишённый тоски и страха,

И стоит у околицы белым дымом,

Прозревая Харьков и Волноваху.

А чего, говорит, что ли снова бомбы,

Не пойму, кому от этого легче.

Навели бы мир, отстроили дом бы,

За меня бы в церкви поставили свечи,

Потому как умер я неотпетый,

Хоронили в спешке под минным роем.

Это век становится волком, это

Сами мы становимся сталью с кровью.

Это русский хтонос, его железо,

И земля перекопана на два метра,

Потому что мы, не бояся смерти,

Щедро делимся ей, и она навесом

Прилетает прицельно, бесслёзно, метко,

Сталь и кровь, и нет никакого страха,

Только мёртвый дед, куря сигаретку,

С грустью смотрит на Харьков и Волноваху.

«Как мы играли, не ведая, что творим…»

Как мы играли, не ведая, что творим,

как мы сочиняли, не ведая, что творим,

а теперь стоим перед ликом Твоим

посреди разрушенных городов,

небосвод широк, небосвод багров,

и стоим – такие маленькие перед бу-ду-щим,

и, как новорождённые, пищим,

потому что это всё мы тут наиграли,

а за нами не пришли, не убрали,

по попе не надавали, некому стало,

на кровати больше нет одеяла,

и стоишь тут в дыму, в мазуте и в сале:

это ж мы тут всё наиграли,

я и Ванька из дома через дорогу,

да играли вроде совсем немного,

а у чёрных домов проломлены крыши,

и они дымят, и шныряют мыши

по развалам и, кажется, едят кого-то,

Ванька лёг, не выпустив пулемета,

с вражеской нашивкою – как же мог,

надо маме его написать письмо.

И стоит Иван-дурак посреди войны,

и Ивасик-Телесик стоит посреди войны,

незасеянные степи обожжены,

города разрушены и черны.

Только в синем небе, большом и светлом,

бесконечно далёком от земли и смерти,

всё летят гуси-лебеди,

                           белоснежны у них крыла,

и, как раньше, песня у них светла,

и ложится небесный пух вместо зимних вьюг,

укрывает землю искромсанную твою.

«Через реку Смородину нет моста…»

Через реку Смородину нет моста.

Это детские сказки: там темнота,

Да густая трава, да дуб опалённый,

Пацаны из двенадцатого батальона,

Павшие под городом с названием Счастье —

Некуда им возвращаться.

Так и ходят они по этой траве,

И две училки из Горловки ходят по ней,

Завуч и географичка.

Говорят: мы сегодня проходим свет,

Он всего надёжнее и сильней,

Подставляйте ему личики.

И у мёртвых учительниц мёртвый класс,

Искорёжен войной, и небрит, и чумаз

Подставляет лица под ветер.

И расходится чёрный мазут темноты,

И