Осень навязчива. Осень (не жди) не исчезнет –

пункт бытового насилия. Нет бытовей.

Время, когда под ногой и под носом одно,

лучше всего проходить в безнадёжных ботинках –

в тех, что не жаль; в тех, что выбросить вместе с суглинком.

С осенью вместе и всем, что ей извращено.

Осень навязчива. Осень навяжет на всех

кофт шерстяных разноцветных, да не по размеру –

или тесней, или шире. Как жизнь. В день премьеры

пьеса на сцену уронена. Что ж, неуспех.

Слово? Слова были тут – ты их строил не так,

будто напрасно учил сопромат с теормехом.

Ну да теперь перестроишь. Но это не к спеху –

осень с усмешкой чеканит тридцатый дензнак.

«Случайного прохожего плечо…»

М.В.

Случайного прохожего плечо

заботливо подставлено снежинкам:

они, садятся, словно пепелинки

огня, в который так войти влечёт.

Я вновь играю с жизнью в поддавки

с извечным страхом выиграть. Не шашки –

друзей сдаю с азартом. Эта чаша

не миновала. Ставки высоки.

Чем злей потерь нежданных полоса,

тем крепче дружба. Нам досталось время

настолько говорливое, что немы

и песни, и стихи, и голоса.

Будь милосерден. Мне не ставь в вину,

что я теперь живу подобно моли.

А вдруг – чем мельче жизнь, тем меньше боли?

Ведь боль, как рыба, ищет глубину.

«Рассвет над востоком…»

Рассвет над востоком

разлился отёком –

никто не приложит лёд.

Бликует на солнце

слепое оконце

и луч рикошетом бьёт.

Всего-то и было –

согрелись чернила

в тепле беспризорных рук.

Со скоростью света

немногая лета

прошла. Долетает звук.

«Сосед повыдрал помидорную ботву…»

Сосед повыдрал помидорную ботву,

сложил костёр осенний, ритуальный,

и едкий дым сподвиг слезиться синеву

тяжёлых туч. Но дождь не поливальный,

не проливной идёт, а лишний и сплошной.

И вроде лето. Август. Но тоскливо.

Так роль играет угасающий больной,

смеясь с родными звонко, дурашливо.

А где-то там под нежным солнцем на бахчах

ещё лежат и вызревают дыни –

их август бережно выносит на плечах,

как носят куль с младенцем по трясине.

А здесь с полмесяца ещё – и холода,

и виноград невинный не дозреет

в который раз. И лужу тонкая слюда

затянет за ночь, – но к обеду разогреет.

Ну ничего, пусть так. Как прежде, переждём –

проходит всё, ну что ж, пройдёт и это.

Неплодным, как смоковница, дождём

залит костёр. Вот-вот погаснет лето.

…В пустой автобус до Саратова садясь,

я – здешний и давно обживший хаос –

в ответ кондуктору на тихое “куда?”

рассеянно бросаю “до Хишрау?..”

«Аистиный снег над Баги-Шамалом…»

Деду

Аистиный снег над Баги-Шамалом

то ли вниз летит, то ли вьётся ввысь.

Ты как он. Ты ведёшь себя как попало.

Ну не улетай. Ну остановись.

Скоро-скоро здесь зацветут деревья.

Нежно-нежно-розовой масти конь,

утомлённый вечным твоим кочевьем,

мягким носом ткнётся в мою ладонь.

Под кошачьим брюхом свинцовой тучи

засыпает снег. Не буди его.

Время терпит. Время не станет лучше.

Нет надежды больше на кумовство.

Но у Бога много чинов и таинств:

ты уже не слышишь, и, не спеша,

с аистиным снегом кружит и тает

над Баги-Шамалом твоя душа.

* Ляйляк-кор (узб.) – аистиный снег. Неожиданные, почти уже в разгар весны, огромные белые хлопья, кружащие плавно и неспешно. В народе считается, что за таким снегом вслед прилетают аисты и весна воцаряется полновластно.

«Искалеченный ствол саксаула, как дервиш согбенный…»

Искалеченный ствол саксаула, как дервиш согбенный,

отпечатан медально на медной монете заката –

ты не бойся его: пальцы веток артритных разжаты.

В скорых сумерках он обернётся ширазской сиренью.

В нём душа караванщика плечи не может расправить,

в нём пустынная соль возгоняется в облачный высол.

Здесь живут, будто Екклесиаст так и не был написан,

здесь легко умирают, ни тень не отбросив, ни память.

Над пустынею Гончие Псы спят у ног Андромеды,

что грустит по Персею, на Лире бесшумно играя.

Сыплет бисер верблюжьих следов караван из Китая:

караванщик немолод, верблюды усталы и седы.

На рассвете старик не проснётся, молчаньем отмечен.

Почему – после всех этих лет – он не встанет сегодня?

Потому что душа в саксаул прорастает свободно

лишь тогда, когда путник достаточно до-искалечен.

«Недвижны минареты тополей…»

Недвижны минареты тополей,

и, если обморочно темя запрокинуть,

почудится, что слышишь муэдзина

над просеками парковых аллей.

Меж пальцев узловатых сжал старик

зёв амфоры с вином из Трапезунда –

он не прольёт ни капли; ни секунды

не даст взаймы бесстрастный часовщик.

Река брезгливо кожею дрожит

под эмфизематической одышкой

норд-веста. Холод щупает домишки,

как евнух – грудь сквозь складки паранджи.

Нос щиплет нашатырь. Но азанчи

останется, как раньше, неподвижен.

Быть может, я его и не увижу…

Лишь зов азана – слышишь? Замолчи.

«на узбекском языке “я тебя вижу”…»

на узбекском языке “я тебя вижу”

означает

“я тебя вижу”

а “я тебя хорошо вижу”

значит

“я тебя люблю”

когда мне начинает казаться

будто я люблю тебя меньше

чем следует

я хорошенько тру глаза

ем чернику и морковь

всматриваюсь в тебя

и вижу

каждый раз что-то новое

что-то поэтически мерцающее

что-то, что нельзя не полюбить

с первого взгляда

поэтому дети в средней школе

пугают друг друга

не играй в гляделки

влюбишься

если смотреть хорошо

можно начать хорошо видеть

мен сизни яхши кўраман

я часто думаю

кто ты

из “чор унсур”

четырёх первоэлементов,

о которых писал Мирза Бедиль

огонь, вода, земля, воздух

ты бываешь каждым из них

в своё время

и нет ничего сложного в том

чтобы определить кто ты

в нужную секунду

но только в эту секунду

уже в следующую ты

больше не огонь

не вода

не земля

не воздух

а вода

земля

воздух

огонь

порядок не имеет значения

но когда ты

утомлённая суетным