Решились на прорыв, —

Патронов нет в патронниках.

Последний слышим взрыв.

Собой за все мы жертвуем,

Сдержав напор врагов,

Погибнем до единого,

Как храбрый Сенчуков.

В нем сердце билось смелое

И красный орден был,

Открылась рана смертная,

И крови ключ забил.

Погиб Никифоренко,

Спасая пулемет,

Погиб и Охрименко,

Собой прикрыв проход.

И долго будем помнить мы

Тот жаркий бой,

Героев красных конников

И их напор лихой.

Их слава не забудется

На вечные года,

Пока на весь мир светится

Советская звезда

54

Раешник деникинский

Не одни лишь картинки веселые

в красном ящике деда

сердцееда,

потешника,

раешника.

Есть тяжелые, грустные,

панихидные, сорокоустные;

ведь раешник не шут – царев плут,

он правдивец, певец откровенный,

бойца красный друг неизменный.

Есть хорошая сценка —

расскажет,

размажет,

припоет,

разжует

прямо в рот.

А бывает и худо.

Вот куды, —

Киев взяли,

мы сдали,

не скрою,

с боем

Злым погромщикам,

Зверобоям.

С виду плохо,

а в общем тоски не слыхать.

Ныне сдали, а завтра возьмем опять.

Стольньм городом мерным псам не владать.

Благодать!

Почему?

Потому:

в красный Киев вошел не один

господин,

а два зверя зубатых,

рогатых,

хвостатых.

Первым —

дура

Петлюра,

а вторым —

гад великий

Деникин.

А в пословице упоминается,

что два пса в конуре

на одном дворе

не уживаются.

Брось им кость —

вот злость,

один тянет за хвост

на помост,

а другой на погост,

а впоследствии – драка,

чья-нибудь да издохнет собака.

Чай слыхали?

Едва ли,

что Петлюра —

Деникину войну объявил,

уже войну.

И теперь самостийники злобные

уже запели стихиры надгробные

над культурными зверями —

деникинскими офицерами.

Пусть грызутся, как в банке тарантулы,

кровожадных зверей пусть дробят скулы.

Пусть союзники ужасаются:

врагов у большевиков убавляется,

а товарищей прибавляется.

Слышь, как сильно от них пахнет тлением,

у рвача-палача разложение.

Гонят стерву с Кавказа, с Кубани,

на широком Дону ждет он бани.

Урюпинскую взяли без боя мы.

Не избежит мошенник сумы да тюрьмы.

Казаки, призадумавшись сами,

переходят в наш лагерь полками.

Ереванский полк полностью сдался к нам,

все донцы разбрелись по своим домам.

Оренбурга – Сибири казачество

отмело все былое дурачество,

все подачество.

Перед красным земно склонимся,

красной истины приобщимся.

Мы им:

«Мир да любовь», и в объятия:

«Не враги вы, а братия!»

55

О партизане Романове

Первая стрелковая дивизия была вся расстреляна под городом Ореховом; но часть была собрана, пополнена дивизия опять, отправлена была в Никополь, где, по слухам, т. Романов со своим отрядом налетел на танку, атаковал ее, где стал выкидывать машинистов и пулеметчиков за шиворот. Но не удалось взять, потому что подоспел эскадрон белых. Часть была порублена, а т. Романов взят был в плен, где т. Романову было предложено остаться командиром полка, как наслышанность была у белых о его храбрости.

Но он говорит: «Если мы в одном полку, господин полковник, с тобой служить будем!» Тот согласился. «Давай на этом правую руку». Тот протянул руку. Романов вытаскивает свой потайной браунинг, выстреливает в висок полковнику, а потом себе в висок. Жизнь покончена на врангелевском фронте…

О Романове от партизан слышал, рассказывали. Вот он какой у нас был. Романов и на фронте всегда стоял. Его и пуля не брала, точно заколдованный. А вот своя взяла.

56

Бились до последнего старания, бились до последнего удара

Ну, с 1917 года пришлось вступить в ряды Красной армии для освобождения рабочего класса.

Под городом Челябинском первые были столкновения с чехословаками, где и пришлось оставить весь полк в количестве ста шестидесяти человек. И все почти погибли. Только двадцать пять человек благодаря своей ловкости выбрались из плена.

По разбитии Колчака пришлось переехать на Южный фронт. И тут я был топленный под городом Азовом в реку Дон. Войсками Деникина был потоплен и изрублен Василеостровский полк. И это есть в архиве, какие были издевательства над этими войсками. Были глаза выкопаны, языки отрезаны, пальцы вырублены, ремни из спины вырезаны.

А ремни вырезались у командира полка ордена Красного знамени товарища Кротова. Это так вышло дело.

Там есть станицы: Ольгинское, Батайск. Это Ольгинское пойдет, конечно, к Новочеркасску, а Батайск, по направлению если с правого фланга, – то к Азову, на юг. Вот тут был Лесновской-Выборгский полк, это все были товарищи петроградцы. У нас вся дивизия была петроградская. Нас, сибиряков, человек четыреста было приблизительно, а остальные все петроградцы. Когда Кротова послали в наступление на Батайск, конечно, он взялся своими силами. Но когда взяли Батайск, их окружила калмыцкая дивизия, и им предлагали сдаваться добровольно. Они не сдались, конечно. Бились до последнего удара. Когда уже вышли ихние силы, ну, тогда казаки стали с ними расправляться, начали наповал рубить их. Но товарищ Кротов не вынес этого и сам себя пристрелил. Они не успели захватить его. Ему кричали: «Оружие бросай!», а он не бросил. Взял сам в висок кольтом. В то время, как он себя сам пристрелил и пал с лошади, эсаул казацкой дивизии приказал вырезать вот эти самые ремни на теле, на мертвом теле. Они уже у мертвого вырезали ремни и показывали как диковинку нам, но для нас это все не было страшно.

После вот этой казни нас было собрано тридцать два человека, которые не были казнены и были доставлены начальнику дивизии. У них войска-то, кажется, Амурские назывались, все кавалерия была. Были отданы начальнику дивизии для допроса, для дачи им оправок наших войск.

Опять вот тут нашелся один герой петроградского полка, политрук эскадрона двести шестидесятого, и совместно мы с ним. Политрук тогда заявил ему так: «Что вы, – говорит, – хотите узнать из нашей среды членов партии? Мы членами