В средней высокой и скрытой аллее дышала прохлада.

Должно по плитам нетесаным было в нее подыматься.

Всюду висели кругом мускатель и прозрачный гутэдель, –

Был между ними и сизо-малиновый крупной породы, –

Сажены все для того, чтоб поднос украшать перед гостем.

Но в остальном винограднике лозы росли особливо:

Их виноград, для вина дорогого назначенный, мельче.

Так, поднимаяся в гору, она улыбалась заране

Осени близкой и дню, в который во всем околотке

Гроздья снимают и жмут и бочонки вином наполняют,

Вечером всюду потешным огнем озаряется небо

С треском –  и тем почитается эта прекрасная жатва.

Но беспокойней пошла она дальше, окликнувши сына

Два или три раза: ей только башни градские на это

Слали в ответ многократно свое говорливое эхо.

Странно ей было искать: далеко никогда не ходил он;

Если ж, бывало, пойдет, то скажется ей для того, чтоб

Все опасения любящей матери тем успокоить;

Только она все надеялась встретить его на дороге.

Обе калитки вверху и внизу виноградника были

Отперты настежь –  и так она в поле вступила, которым

Вся от вершины холма далеко покрывалась равнина.

Все по своей же земле еще шла она весело, всюду

Свой озирая посев и обильную рожь, у которой

Колос светло-золотой колыхался по целому полю.

Между посевом пошла она полем по узкой тропинке

Прямо к холму, на котором огромная груша стояла,

Там, где рубеж отделял их поля от соседнего поля.

Кто ее тут посадил –  неизвестно. По дальней округе

Всюду виднелась она, и плоды ее славились также.

В полдень под нею жнецы подкреплялись обеденной пищей,

А пастухи, отдыхая в тени, берегли свое стадо.

Были под нею скамейки из дикого камня и дерну.

Точно, мать не ошиблась: там Герман сидел, отдыхая.

На руку тихо склонясь, он, казалось, смотрел в отдаленье, –

В горы по той стороне; а к матери был он спиною.

Тихо подкралась она и плеча его тихо коснулась.

Он обернулся, – она увидала в очах его слезы.

«Матушка, – ей он, смутясь, – вы меня изумили!» – и тотчас

Юноша слезы отер, благородного чувства исполнен.

«Как! – заметила мать изумленная, – сын мой, ты плачешь?

Это мне ново в тебе: я слез за тобою не знала!

Чем огорчен ты, скажи? Что тебя тут сидеть заставляет

В уединеньи под грушей? Зачем эти слезы во взоре?»

Юноша кроткий на это сказал ей, владея собою:

«Истинно, нет у того под грудью железною сердца,

Кто в настоящее время не чувствует горя скитальцев;

Нет и ума в голове у того, кто о собственном благе,

О безопасности родины в эту годину не мыслит.

То, что я видел и слышал сегодня, мне тронуло сердце.

Вот я вышел сюда и смотрю на обильные нивы,

Как живописно они от холма до холма раскидались,

Вижу, как рожь по загонам златая качается, вижу,

Как обещают плоды переполнить у нас кладовые, –

Только, – увы, – неприятель так близко!.. Хоть рейнские воды

Нас и хранят, но, увы! Что и воды и горы народу

Этому страшному? Он как ненастная туча несется!

Старых и малых они отовсюду скликают и мощно

Прямо вперед да вперед напирают. Толпа не боится

Смерти –  и новая тотчас стремится толпа за толпою.

Ах! И немец решается в доме своем оставаться?

Может быть, думает он уклониться от общего горя?

Милая матушка, знайте: сегодня и грустно и больно

Мне, что намедни меня отстранили при выборе граждан

В ратное дело. Не спорю, один у родителей сын я,

Наше хозяйство огромно, и наши занятия важны,

Но не лучше ли там, на границе, мне ждать нападенья,

Чем вот тут у себя ожидать униженья и рабства?

Да, я чувствую сам в груди нетерпенье и силу,

Жить я готов и равно умереть готов для отчизны.

Пусть и другие во мне пример достойный увидят.

Право, если бы нам молодежь всю сильную нашу

Там, на границе, поставить и ждать неприятелей смело, –

О, не пришлось бы топтать им нашу чудесную землю,

В наших глазах истреблять и плоды, и обильную жатву,

Повелевая мужчинам, а жен и девиц расхищая!

Видите, матушка, я решился в душе поскорее

Сделать то, что благим и достойным мне кажется: тот, кто

Думает долго, из двух не всегда выбирает удачно.

Видите, я не вернусь уже в дом наш, а прямо отсюда

В ближний город иду и воином там посвящаю

Эту руку и эту грудь на службу отчизне.

Батюшку спросите вы, есть ли в сердце моем благородство

И не влечет ли честь и меня на высокую степень».

Добрая, умная мать отвечала ему, проливая

Тихие слезы (они на глазах показались невольно):

«Что это, сын мой, в тебе и в душе у тебя изменилось?

С матерью ты говоришь не так, как говаривал прежде, –

Прямо, открыто, во всем поверяя желания сердца.

Если бы третий теперь тебя подслушал, он, точно,

Словом твоим и значеньем твоих речей увлеченный,

Стал бы решенье твое хвалить за его благородство;

Только, знавши тебя коротко, я тебя осуждаю;

В мыслях иное совсем у тебя, и скрываешь ты сердце.

Не барабан, не труба тебя вызывают, я знаю,

Не желание к девушкам в новом мундире явиться:

Нет, по способностям ты вполне предназначен к другому –

Дом охранять, безмятежно и мирно возделывать поле;

Вот почему –  откровенно скажи: отчего ты решился?»

«Матушка, вы ошибаетесь, – сын ей на это, – день на день

Не приходит, и юноша станет мужать понемногу.

Часто он зреет в тиши скорее на дело, чем в этой

Дикой жизни, которая много людей погубила.

Как я ни тих и ни смирен, однако в груди незаметно

Сердце мое научилось неправо и зло ненавидеть,

В мире я тож различить худое с хорошим умею,

Да и в работе мои окрепли и руки и ноги, –

Все это правда, и в этом я смело могу быть уверен.

Только вы все-таки, матушка, правы, и я вполовину

Правду вам говорил, а в другой говорило притворство.

Если признаться, меня не близость беды вызывает

Вон из дому отца и не те высокие мысли –

Быть полезным отечеству, а неприятелю страшным:

Это одни я слова говорил, для того чтоб от вас мне

Скрыть те чувства, которые сердце мое раздирают.

Так оставьте меня вы, матушка. Если напрасным

Чувством полна эта грудь, пусть и жизнь эта вянет напрасно.

Слишком уверен я в том, что стремление частное только

Вредно себе самому, если к целому все не стремятся».

Благоразумная мать на это ему: «Продолжай же

Все рассказывать мне до самой подробности мелкой:

Все вы пылки, мужчины, и видите лишь окончанье,

А затруднение пылких легко совращает с дороги;

Женщина в этом искусней; она помышляет о средствах,

Как бы дорогой окольной желаемой цели достигнуть.

Ты откровенно скажи мне, чем так сильно растроган,

Как никогда я тебя не видала. Взволнован ты сильно,

А на глазах поневоле горячие слезы сверкают».

К матери пав на грудь и грусти давая свободу,

Громко юноша добрый заплакал навзрыд и сказал ей:

«Батюшка нынче ужасно меня оскорбил укоризной:

Этого я никогда заслужить поведеньем не думал,

С первых мне лет почитать родителей было отрадой,

Всех умней для меня казались виновники жизни,

Благопремудрые судьи и пестуны