Ты, опустив меня, стал целовать –  и я отвернулась;

Только на то отвечал ты значения полным приветом:

«Дом мой сгорел, – оставайся и строиться вновь помогай мне;

Я же, напротив, отцу твоему помогу в его деле».

Но понять я тебя не могла, доколе к отцу ты

Матери не подослал и не кончил веселою свадьбой.

Даже поныне я помню полуобгорелые балки

С радостью и, как теперь, вижу солнце в торжественном блеске.

Этому дню я супругом обязана. Первое время

Диких развалин меня подарило возлюбленным сыном.

Вот почему я хвалю тебя, Герман, что, полон надежды,

Девушку тоже избрать ты задумал в печальное время

И не пугаешься брака в годину войны и развалин».

С живостью тотчас на это заметил отец и сказал им:

«Мысли такие похвальны, и все, что ты нам рассказала,

Маменька, истинно так приключилось от слова до слова.

Только –  что лучше, то лучше: не всякому в жизни придется

Всем заводиться опять, начав с безделицы каждой,

И не всем же себя так мучить, как мы и другие.

О, блажен, кому дом от отца и от матери полный

Достается! Его украшать только станет наследник!

Трудно во всем начинать, и всего труднее в хозяйстве.

Мало ли нужно вещей человеку, – а все дорожает

С каждым днем, и на то припасай он поболее денег.

Так-то и я на тебя надеюсь, мой Герман, что скоро

В дом ты невесту ко мне приведешь, с хорошим приданым.

Дельный мужчина, конечно, достоин богатой невесты,

Да и приятно, когда за желанной супругою в двери

Всякого рода добро понесут в сундуках и коробках.

Не напрасно для дочери мать в продолжение многих

Лет холстину готовит из пряжи надежной и тонкой,

Крестный прибором серебряным так дорожится недаром,

И отец бережет дорогие червонцы в конторке:

Юношу ей со временем должно обрадовать этим

Всем приданым за то, что ее между всеми избрал он.

Да, я знаю, как весело в доме жене, если утварь

Вся знакомая собственность ей и в покоях, и в кухне,

Если и стол и постеля накрыты ее достояньем.

Только б невесту богатую принял я с радостью в дом свой:

Бедную станет муж презирать и начнет обходиться

Как со служанкою с той, что пришла с узлом, как служанка.

Несправедливость порок наш, а время любви переходит.

Да, мой Герман, мою бы ты старость утешил, когда бы

Мне ты невесточку в дом из соседства привел, понимаешь, –

Вон из зеленого дома. Отец –  человек с состояньем,

Фабрики знатно идут у него, от торговли он с каждым

Днем богатеет, – купец со всего барыши наживает!

Только три дочери всех; им одним достается именье.

Старшая сговорена уж, я знаю, и только вторая

Да меньшая на время, быть может, доступны исканьям.

Если бы я на твоем был месте, не стал бы я медлить,

Девушку взял бы себе, как я себе маменьку выбрал».

Скромно ответствовал сын на такие отцовские речи:

«Точно, хотел, по желанию вашему, дочь у соседа

Взять за себя я. Росли мы вместе, часто играли

В прежнее время на площади подле колодца, и часто

Я им от шалостей мальчиков резвых бывал обороной.

Все это было давно, и по возрасту девушкам должно

Было в дому оставаться и резвые игры покинуть.

Верно: они образованны. Я, как старинный знакомый,

Все еще в дом их ходил, исполняя желание ваше;

Но никогда я не мог проводить с ними весело время.

Вечно смеялись они надо мной и меня обижали:

Мой сюртук очень длинен, и цвет и сукно слишком грубы,

Волосы дурно причесаны и не завиты, как должно.

Вздумал и я нарядиться, как те молодые сидельцы,

Что по праздникам в доме у них появляются, те, что

Целое лето вертятся в своей полушелковой тряпке, –

Только я рано довольно заметил насмешки их снова;

Это мне стало обидно и гордость мою унижало.

Больно мне было: они чистоту моих побуждений

Не хотели понять, и особенно Мина, меньшая.

К ним на Святой я ходил с последним моим посещеньем.

Новый сюртук, что теперь наверху в гардеробе повешен,

Был на мне, и завил волоса я не хуже другого.

Только вошел я, они засмеялись; но я не смутился.

За клавикордами Мина сидела, отец их был тут же.

Он с удовольствием слушал, как пела любезная дочка.

Многого в песне понять я не мог и не знал, что такое,

Только часто я слышал Памина и часто Тамино.

Я не хотел быть немым, и, только окончилось пенье,

О содержаньи его и об этих двух лицах спросил я.

Все замолкли, смеясь, но отец отвечал мне: «Ты, верно,

Знаешь только, мой друг, одного Адама и Еву?»

Тут никто удержаться не мог, и все хохотало:

Мальчики, девушки, все, – а старик поджимал свое брюхо.

Шляпу мою со стыда уронил я, и все это время,

Что ни пели они, ни играли, а смех продолжался.

Я со стыдом и печалью домой воротился, повесил

В шкап свой новый сюртук, волоса растянул завитые

Пальцами и поклялся никогда не бывать в этом доме.

Я был прав, потому что они и горды, и без чувства,

И, я слышал, у них я слыву и поныне Тамино».

Мать на это ему: «На детей бы ты, Герман, не должен

Был так долго сердиться; а право, они еще дети.

Мина, точно, добра и все тебя помнит: намедни

Спрашивала у меня про тебя. Вот ее бы ты выбрал!»

Грустно задумчив, на это ей сын отвечал: «Я не знаю,

То оскорбление как-то глубоко запало мне в сердце,

И не хотелось бы мне опять ее песню услышать».

Только отец подхватил, возвышая сердитые речи:

«Мало я радости нажил в тебе, и всегда говорил я

Это, когда к лошадям ты оказывал склонность да к пашне.

Чем работник у добрых людей занимается, тем ты

Занят; отец между тем все время без сына, который

Честь бы ему приносил, находясь между прочих сограждан.

Мать и давно уж меня все пустою надеждой питала,

С самой школы, когда ни писать, ни читать не учился

Ты, как другие, и вечно сидел на скамейке последним,

Правда, все оттого, если нет самолюбия в сердце

Юноши и не влечет его честь на высокую степень,

Если б отец обо мне так заботился, как о тебе я,

В школу меня посылал, да держал бы учителя в доме,

Да, я был поважней бы хозяина «Льва золотого».

Медленно сын поднялся и тихонько приблизился к двери,

Безо всякого шума, но следом за ним раздраженный

Так отец закричал: «Ступай! Я знаю упрямца!

Что же, ступай, занимайся хозяйством, чтоб я не бранился,

Но не думай, что ты деревенскую девку-мужичку

Можешь когда-либо в дом привести мне своею женою.

Жил я на свете довольно, умею с людьми обходиться:

И господам угождаю, и дамам, – и все остаются

Мною довольны, затем, что умею польстить незнакомцу;

Но за это хочу, чтоб невестушка мне воротила

Все наконец, и труды, и заботы мои услаждая.

На клавикордах играть мне должна она. Лучшие люди

Города пусть у меня собираются так же, как в доме

Это в воскресные дни у соседа бывает…» Тихонько

Сын надавил на замок и, безмолвен, из комнаты вышел.

III