и в этот продуманный план. Наших врагов оказалось там гораздо больше, чем донесла разведка, и мы плотно застряли на этом объекте. Были ли у нас потери, спросите вы. Да, их было достаточно. Сколько положили мы, этого вам никто не скажет. Работа у нас такая, защищать свою родину. И молчать тогда, когда тебя ни о чем не спрашивают. Помню, что все как-то очень сильно там затянулось. И против плана по ликвидации того объекта, стала играть теперь и сама природа. Солнце быстро склонялось к закату, а мы плотно застряли в глиняных лабиринтах той деревушки. Конечно же мы возьмем и этот объект. В этом нет никакого сомнения. Но я вдруг почувствовал дикую усталость. И такую тяжесть в груди, о которой я раньше даже не подозревал. Я опустился на правое колено, проверил по привычке обойму автомата и медленно опустил голову. На какое-то мгновение я подумал, что я умер. Но нет. Я был жив и четко слышал, как мои подчиненные короткими очередями добивали очаги сопротивления, расположенные прямо предо мною. До нашей атаки оставалось несколько секунд. И в этот момент волна неподдельного страха накрыла все мое существо с такой силой, что я невольно застонал от ее удара. Чего я испугался, спросите вы? Смерти? Ерунда. Неизвестности? Глупости. Я вдруг осознал, что если я сегодня погибну, то она останется несчастной на всю свою оставшуюся жизнь. Короткую или длинную. Я в сотый раз ругал себя последними словами за тот поступок, который я совершил там, в том проклятом отпуске. Я дал ей надежду. Тогда я дал ей надежду на лучшее время в ее жизни. И я просто не мог обмануть ее ожиданий.

– Ты не погибнешь – шептал мне внутренний голос.

– Все может быть – твердил мне в ответ мой разум. Я струсил, думаете вы? Нет. Просто впервые в жизни я понял, я вдруг осознал, что значит одиночество на этой земле. Она подобно медленно действующему яду способно отравить все ваше существо и превратить вас в жалкую тень и подобие человека. Я медленно поднял голову, проверил предохранитель автомата и дал команду к штурму. Последнему штурму в моей жизни. Я выбросился из-за укрытия и в этот момент зазвонил телефон:

– Туда ж твою кочерыжку. – Подумал я, срываясь с места и падая за укрытие, открыл огонь на поражение.

–Вовремя, однако ж. – Продолжал ворчать я себе под нос, невольно отсчитывая остаток патронов в рожке. Мое оружие коротко всхлипнуло и выбросив из амбразуры затвора последнюю гильзу, умолкло навсегда. Почему навсегда? Да потому что это был мой последний бой. В этой короткой жизни, это был мой последний выстрел и мой последний патрон. Вы, когда ни будь слышали как падает опустевшая гильза? Как она мелодично звенит, падая на твердую поверхность земли. Как она, отдав все силы своему хозяину, валится обессилено на пол, но продолжает еще жить в этом последней шаге от своей смерти. Мелодия. Ее мелодия. Она ведь никогда не падет с одинаковым звуком. В этой мелодии, есть множество оттенков и разногласий. Я множество раз слышал ее падение, но именно в тот день ее голос был для меня особенно важным. Может быть только поэтому я так отчетливо его помню. В какой-то момент мне показалось, что она, это пустая гильза напоминает мне мою пустую жизнь. В которой я не успел сделать ничего хорошего. По крайне мере мне так тогда показалось. В ее мелодии я вдруг услышал окончание своей песни на этой земле. Привычно скинув со своего плеча ремень бесполезного теперь инструмента войны, я обнажил лезвие ножа и приготовился к схватке. Бывалые фронтовики говорили мне, что после первой рукопашной атаки, мало кто остается не сломленным человеком. Не сломленным душою. Война ломает любую душу, это я теперь точно знаю. Но если учесть, что это была моя не первая атака, то и говорить было уже не о чем. Гораздо труднее оказалось отражать атаки в своем сердце. А вот это оказалось для меня неприятной новостью. Сжавшись в комок перед броском, я достал этот треклятый телефон и сбил его громкость, нажав на клавишу ответа.

–Алекс…

Услышал я ее голос и едва не закричал в трубку от боли и радости. Она позвонила! Моя любовь позвонила мне из той далекой страны, где финиковые рощи растут, как у нас вырастают яблоневые сады. И я был так рад этому! Пригнувшись к земле и реально оценив расстояние для броска, я бережно положил телефонную трубку на траву. Что я мог ей ответить? Что?! Но бросить ее в неведении теперь было выше моих сил. Я вытер взмокшее лицо рукою, мысленно поцеловал ее бледные щеки и вывалился из-за укрытия навстречу своей судьбе.

«Не для меня а а а придёт весна а а а.»

Запел я в голос и несколько голосов подхватили этот вечный, казачий мотив:

«Не для меня Дон разольётся,

Там сердце девичье забьётся

С восторгом чувств не для меня.»

Последнее, что я подумал оглядываясь назад было то, что бы она не испугалась тех выстрелов. Что бы моя дорогая девочка не испугалась тех звуков войны, которые могла бы услышать в трубке телефона. Поэтому я запел, что есть сил ту песню, которую так любил мой отец. И которую передал ему мой дед, который как говорили, в добыче Медвежьих Рубашек, был талантливей меня в несколько раз. И, наверное, в тысячу раз счастливей. Ведь у него, у него были дети. Я мысленно улыбался, представляя ее прекрасное лицо с прижатой к розовому, милому уху трубкой телефона, из которого лилось наше вечное и родное:

Не для меня журчат ручьи,

Блестят алмазными струями.

Там дева с чёрными бровями,

Она растёт не для меня.

Часть вторая.

I

Всем привет. Начну сразу и без раскачки. Если вы помните мою историю с самого начала, то нет никакого смысла ее пересказывать. Короче, я так и не смог позвонить ей в ту далекую и родную теперь для меня страну, где искусство, живопись и понятие прекрасного, впитывается с молоком матери. Я не искусствовед и я этому очень рад. Мое предназначение в этом мире поражать врагов, и я этому долго учился. Но вот и этой веревочке было суждено, закончится. Конечно же, наши ошибки подразумевают под собой свое продолжение. Рано или поздно за все приходится отвечать. Но я готов к ответу. За все, что сделал в этой жизни. Я написал ей