– командный язык у курсантов не отработан; доводимую до них обстановку они не отображают графически на карте, а записывают – из-за чего им потом не хватает времени для быстрого принятия решения (Татаро-Башкирская пехотная школа, декабрь 1936 г.);

– курсанты «распоряжаются недостаточно уверенно» (там же, февраль 1937 г.);

– «доклады, донесения и распоряжения отдаются и делаются неумело» (Омское военное училище, май 1937 г.);

– «у курсантов командный язык отсутствует, отсутствуют командирские навыки ориентировать коротко и четко в конкретной обстановке, сформулировать отдельное распоряжение, предварительное распоряжение или приказ в той форме, какая им присуща» (Одесское пехотное училище, начало июня 1937 г.)236.

Некоторого прогресса добились лишь некоторые артиллерийские школы – например, Сумская (где усиленные полевые тренировки лета 1936-го привели к тому, что курсанты, выпускавшиеся в октябре, с тактическим использованием «мелких артиллерийских подразделений, за отдельными исключениями, справлялись»237) или Московская (давшая, как уже отмечалось, «некоторый рост в отношении подготовки курсантов в принятии решения»). Правда, в ней, подчеркивал в том же октябре 1936 г. помощник начальника 2-го отдела УВУЗ РККА майор С.Б. Софронин, «решения часто принимаются шаблонно», без учета «конкретной обстановки, местности»238…

Таким образом, до самого начала массовых репрессий в РККА советские военные школы/училища так и не смогли освоить методику подготовки командира, который не только обладает теоретическими знаниями в области тактики, но и умеет применять эти знания на практике, владеет практическими навыками организации и управления боем.

Не смогли этого сделать и военные академии. «При всех хороших технических знаниях» преподавателей «и при всей прилежности и основательности обучения», заключал, ознакомившись 5—26 октября 1929 г. с Военной академией имени М.В. Фрунзе, германский полковник Х. Гальм, «все-таки практики здесь слишком мало». К примеру, на военных играх в масштабе дивизии и корпуса руководство игры:

– не только не требовало от участников прорабатывать все «мелкие действия» (достаточно было лишь упомянуть «в общих чертах, что должно произойти»),

– не только не требовало учитывать, принимая решения, такие факторы, как пространство и время,

– не только не требовало составлять письменные приказы или хотя бы распоряжения,

– но и вообще подменяло участников: «как только положение становилось критическим», соединениями начинали непосредственно руководить «самые высшие инстанции».

А на военных играх, проведенных во «Фрунзевке» 7 и 8 марта 1930 г., Гальм (ставший уже генерал-майором) наблюдал, как у участников не только не воспитывают, но прямо-таки отбивают навыки самостоятельного вождения войск. Руководитель игры лишь в редких случаях позволял ей развиваться в соответствии с решениями и приказами играющих, обычно же он, заранее «составив себе предвзятую картину» того, «каким должен быть ход вещей», заставлял участников действовать «по предписанному образцу»239…

Поэтому, писал 2 ноября 1929 г. Гальм, хотя теоретические знания «в области тактики» в академии «усваиваются вполне удовлетворительно», «сверх этих теоретических знаний пока мало что достигается. Все, что» связано с практическим применением теории для решения конкретной тактической задачи, является «мало удовлетворительным», и слушатель «выпускается из Академии с большими теоретическими знаниями, но вряд ли уходит в армию с натренированными способностями командира.

Этим самым, кажется, не выполнена самая основная задача Академии в настоящее время»240.

Спустя пять лет точно такую же картину фиксировал и помощник начальника Военной академии имени М.В. Фрунзе по политической части Е.А. Щаденко. «Основным недочетом» тактической подготовки слушателей, констатировал он в политдонесении начальнику ПУ РККА от 22 июня 1934 г., является «неумение применить уставные положения к конкретной обстановке и правильно оформить свое решение»233.

О неспособности академии научить практическому управлению соединениями, технике управления говорил еще три года спустя, на собрании актива Наркомата обороны 13 марта 1937 г., и слушатель «Фрунзевки» С.Н. Переверткин – летом 1936-го стажировавшийся в качестве начальника 1-й (оперативной) части штаба 44-й стрелковой дивизии КВО. «В стенах академии, – подчеркивал он, – я совершенно не видел того, с чем я столкнулся в штабе дивизии. Я не видел в академии бланка приказов или бланка полевой разведки и проч. […] Когда встречаешься с определенной документацией штаба дивизии или штаба полка, то иногда просто, если не теряешься, то с большой осторожностью подходишь к составлению этого документа»234.

Порочность методики оперативно-тактической подготовки, использовавшейся в «дорепрессионной» академии имени Фрунзе, особенно бросается в глаза при сравнении ее с методикой, применявшейся в германской военной академии. Если будущий советский штабист не видел в академии даже бланка приказов, то немецкий постоянно практиковался в «штабных упражнениях», раскрывавших перед ним полную и подробную «картину штабной службы». «Усвоение техники отдачи распоряжений для всех родов войск» было для него «одной из важнейших задач»243; на это еженедельно отводилось целых два часа. Вообще, в немецкой академии прикладной метод – нацеленный на выработку практических навыков командования и штабной службы и постоянно погружавший обучаемого в конкретную (и притом постоянно изменяющуюся) тактическую обстановку – был доведен до совершенства. «Во всех занятиях, – отмечали побывавшие там осенью 1933 г. заместитель командующего войсками УВО И.Н. Дубовой и начальник штаба ЛВО С.П. Урицкий, – особый упор берется на принятие решения, его формулировку и передачу войскам»; «выработка командного языка, анализ обстановки, ясность в постановке задач – стержень учебы, а воспитание волевых качеств через систему воздействия на слушателя путем ряда искусных вводных отмечает каждое тактическое занятие». Тягу к шаблону в немецкой академии не прививали, а уничтожали: «проявление инициативы, мы бы сказали, военной хитрости, особенно культивируется»; идея победы «за счет искусного маневра», «за счет смелого и неожиданного решения» «проходит красной нитью через академический курс».

Если, заключали Дубовой и Урицкий, «иметь в виду подготовку командиров штаба» (а немецкая академия была ориентирована именно на это. – А.С.), то «большее преимущество надо отдать немецкой академии.

Содержание занятий в немецкой академии обеспечивает подготовку вышколенных офицеров, в совершенстве владеющих:

а) методом оперативно-тактического расчета;

б) методом сбора, обработки и подготовки материала для решения;

в) уменьем обеспечить передачу решения и поверку его исполнения»244.

Тот факт, писал 2 ноября 1929 г. полковник Х. Гальм, что среди преподавательского состава советской академии имени Фрунзе «находятся отдельные личности, которые как писатели по военным вопросам создали себе имя и за границей, и что во главе Генерального штаба [Штаба РККА. – А.С.], как и Академии, стоят два умных и энергичных человека [Б.М. Шапошников и Р.П. Эйдеман. – А.С.], по-видимому, со здоровой военной закваской, не должен отвлечь внимания от тех недостатков, которые имеются у основной части пед[агогического. – А.С.] состава, у руководителей и педагогов, в области тактики.

Чтобы дать Красной Армии тактически хорошо подготовленного офицера отряда [работника общевойскового штаба. – А.С.] и высшее руководство, надо было бы вести прежде всего подготовку руководителей по