На этот раз, выходя, он никому не кивал и не трепал детей по щеке. Его тень, отбрасываемая на выходе, была огромной и абсолютно чёрной. Она на минуту поглотила весь свет очага.

Хан вышел на улицу. К нему мгновенно подбежал слуга с рацией, усиленной магией, чтобы та могла бить на большие расстояния.

— Докладывай, — с холодной невозмутимостью отчеканил он в трубку.

Голос в трубке был шипастым от статики и напряжения, но слова резали чётко, как клинок:

— Дозор у Пытовки докладывает. Шакалы сдвинулись с места. Двумя группами. Половина идёт к деревне, вторая… рассеивается по лесу. Огибают. Цель — усадьба и завод.

Статичный треск на мгновение поглотил эфир.

— Ждут команды, хан.

Байрак стоял недвижимо. Лунный свет лизал суровые плоскости его лица, не в силах смягчить их. Воздух вокруг застыл, стал густым и колким, как предгрозовое марево.

«Умно, — холодной искрой промелькнуло у него в сознании. — Не лобовая атака. Диверсия. Отвлечь, зашуметь у ворот, пока основные силы подберутся к логову зверя с тыла. Князь — их приманка и их цель. Значит, знают, что он важен. Знают слишком много».

Он поднёс рацию к губам. Голос его был низким, ровным и не оставляющим места для сомнений.

— Лучникам: группу у деревни не трогать. Пропустить до первой линии домов.

Пусть почувствуют вкус добычи. Как только завяжется там шум — отрезать путь к отступлению. Ни одной мыши назад в лес. — Всадникам Арслана: снять тех, что идут к усадьбе. Тихо. Чтобы даже ворона не спугнули. Явных не оставлять.

— Слушаюсь, — тут же отозвался голос в трубке, и связь прервалась.

Хан бросил взгляд на слугу. Тот был бледен, но рука, державшая запасную рацию, не дрожала.

Из шатра по-прежнему лился поток голосов, смеха и музыки. Один, спотыкающийся голос затянул новую песню. Кто-то громко спорил о чём-то. Они пировали в своём ковчеге тепла и света, не подозревая, что глубина вокруг кишит акулами.

Байрак сделал глубокий вдох. Холодный воздух обжёг лёгкие, прочистил разум, вытравив последние остатки гнева. Осталась только ясная, ледяная решимость. Он повернулся и снова вошёл в шатёр.

Его возвращение было чуть более стремительным, чем уход. Маска гостеприимства была на месте, но в уголках губ затаилась не улыбка, а лёгкая, едва читаемая суровость. Он не пошёл к своему месту, а остановился у очага, в центре всеобщего внимания.

— Гости дорогие! — его голос, на этот раз без грома, но с металлической властностью, прорезал гул. — Пир наш крепок, а мир — хрупок. Я слышал, будто в лесу завыли волки. Но мои овцы — под надёжной защитой.

Он обвёл взглядом замерзающих гостей. Его глаза, эти самые «обсидиановые лезвия», скользили по лицам, выискивая не преданность, а малейший намёк на испуг, на вину, на осведомлённость. «Кто-то новый. Сильный и наглый». Возможно, тот, кто послал наёмников, сейчас сидит за этим столом и пьёт его мёд.

— Давайте же пить не только за стражу, но и за бдительность каждого из нас! — провозгласил он, поднимая найденную на ближайшем столе чужую чашу. — За зоркий глаз и твёрдую руку! Чтобы ни один враг, ни явный, ни тайный, не посмел нарушить наш покой!

Это был уже не просто тост. Это был вызов. Брошенный в лицо неизвестному предателю и всем, кто даже помыслил бы о предательстве.

* * *

— Я тебе говорю, — сидя перед костром и ножом очищая от кожуры яблоко, сокрушался Ворон, наёмник, с наполовину огрубевшей чёрной кожей на правой руке, — снег в августе — плохая примета…

Он отрезал тонкую дольку яблока и насадил её на кончик ножа.

— Сам видел, как однажды, в году, когда умер прежний император. Тогда тоже выпал снег. Вымерли отары, вымерзли посевы. Голод, мор… а потом и меч.

Он бросил взгляд на свою почерневшую руку, сжатую в рукояти ножа. Кожа на ней была не просто грубой — она напоминала высохшую, потрескавшуюся глину, усеянную причудливыми тёмными прожилками.

— Это не снег, — с сомнением произнёс низкий, спокойный голос высокого парня, закутанного в потертый плащ, он снял перчатку и протянул ладонь к теплу. — Это все проделки местного князя. Я убежден в этом. Помнишь, что нам говорили при найме? Что дело рискованное, что князь, хоть и хреновый, но маг.

Ворон замер с куском яблока у рта.

— Тоже верно. Но мне все как-то на душе неспокойно, Рыба.

Рыба помолчал, глядя на языки пламени.

— И что предлагаешь? — вдруг выпалил он.

Ворон встал, и его тень, огромная и уродливая, заплясала на соснах, превращаясь в подобие пророческой птицы, давшей ему прозвище.

— Князь со своими фокусами… — Ворон хмыкнул. — Мне моя правая рука дороже всей его магии. Она чует подвох за версту. А сейчас она ноет, будто перед грозой.

Рыба мрачно кивнул, снова натягивая перчатку.

— И что предлагаешь? Свалить? А если узнают, что мы дезертировали и не убили князя, как нам приказано? Где ты после этого работу собрался искать? Трусов-наемников нигде не жалуют.

Ворон мрачно хмыкнул, разглядывая яблочную дольку на кончике ножа.

— Где искать? Да хоть на краю света. Моя кожа ещё ни разу меня не подводила. Она чешется не к богатству, а к беде. А сейчас она поёт так, будто по ней ударили наточенной сталью.

Он резким движением отправил яблоко в рот и встал, встряхнув правой рукой, будто сбрасывая невидимые оковы.

— Мы не трусы. Мы — осмотрительны. Нас наняли зарезать одного хилого князька-колдуна, а не воевать с самой зимой. Посмотри вокруг, Рыба! Это не наш клиент так постарался. Это что-то… большее.

Тень Ворона на соснах сжалась, превратилась в угрожающий коготь.

— Я говорю: уходим. Прямо сейчас. Пока не стало слишком поздно…

Он замолк,застыв с поднятой рукой. Его почерневшие пальцы судорожно сжались, а потом распахнулись, будто ловя невидимые нити воздуха. Его глаза расширились.

— Поздно.

Рыба мгновенно сорвался на ноги, автомат уже был в его руках. Он не спросил «что». Он просто посмотрел в ту же сторону, куда уставился Ворон — в кромешную тьму леса.

— Сколько? — выдохнул он, занимая позицию спиной к лагерю, где его братья по оружию продолжали весело проводить время, под прикрытием низко нависшей сосновой лапы.

— Не знаю, — скрипяще