ЛЕГЕНДА О ЧЕТЫРЕХ ГВОЗДЯХ

Жил в одной деревне кузнец по имени Кузьма. Был он здоровенный, с руками могучими, как ветви старого дуба. Целый день в его кузне стоял оглушительный грохот: «ДЗЫНЬ-БЦЫНЬ-ДЗЫНЬ!» Он подковывал лошадей, мастерил топоры, чинил плуги. Кузня была его царством: тут везде лежали куски железа, уголь хрустел под ногами, а в огромном горне вечно пылал огонь, оранжевый и горячий. От этого жара лицо у Кузьмы всегда было красное, потное и сердитое. Он был мастер на все руки, но в душе ему чего то не хватало, будто он сам раскалённый, но пустой внутри кусок железа.

Однажды под вечер, когда солнце уже пряталось за лесом, а в кузне стало потише, на пороге появился Странник. Одежда на Нём была простая, покрытая дорожной пылью, а глаза… глаза были такие добрые и глубокие, что Кузьма, привыкший ко всему, на мгновение растерялся.

- Хозяин, - тихо сказал Странник, - выкуй Мне, пожалуйста, четыре гвоздя.

Кузьма хмуро взглянул на свои запасы.

- Гвозди? Да я их десятками за пятак кую! Что ж, дело нехитрое. А платить чем будешь? Медяками?

Странник улыбнулся, и от Его улыбки в душной кузне будто свежим ветром пахнуло.

- Нет. Я заплачу тебе песней.

Кузьма даже фыркнул от удивления. Песня вместо денег? Что за чудак! Но сделать было можно, заказ не сложен.

Он схватил щипцами первый железный прут, сунул его в раскалённые угли. Железо быстро налилось малиновым светом. Кузьма выхватил его, положил на наковальню и что есть силы ударил молотом - «БА-БАХ!». Но прут был кривой от природы, удар пришёлся не туда, и гвоздь получился корявый, будто сучок. Кузьма рассердился. Он привык, чтобы всё у него выходило идеально! Он занёс молот, чтобы сплющить неудачную поделку.

- Постой, - мягко сказал Странник. - Не губи своё творение.

И Он запел. Голос у Него был тихий, но он заглушал все звуки мира. Это была Песнь о Смирении.

«Всякая тварь Божья и прямая, и кривая,

Всё имеет свой путь,своё место, свой смысл.

Не великаном ростком пробивается рожь,

А малой былинкой,что к солнцу стремится…»

Кузьма слушал, и его угрюмость таяла, как лёд под весенним солнцем. Он смотрел на кривой гвоздь и вдруг понял, что и он, такой неказистый, может быть для чего-то нужен. Гнев его утих. Он аккуратно отложил первый гвоздь в сторону.

«Эх, сейчас я покажу!» - подумал Кузьма и принялся за второй гвоздь. Он так торопился исправиться, так хотел сделать всё быстро и хорошо, что от злости передержал железо в огне. Оно стало белым-белым. Кузьма ударил по нему молотом - «ДЗЫНЬ!» - и гвоздь с треском лопнул на две части, которы отскочили в разные углы кузни.

Кузнец готов был взреветь от досады. Но снова зазвучал голос Странника. Это была Песнь о Терпении.

«Не спеши, кузнец, не сжигай огнём ярым,

Сила не в мощи удара,а в ровном, спокойном жаре.

Посмотри,как река, не спеша, камень точит,

Как деревце растёт потихоньку, кольцо за кольцом…»

Кузьма перевёл дух. Он почувствовал, как его спешка и злость - это тот самый ярый огонь, который только ломает, а не творит. Он вытер пот со лба и кивнул.

Теперь он делал всё обдуманно. Раздувал меха не сильно, грел железо ровно, бил молотом точно. И вот на наковальне лежал третий гвоздь - ровный, острый, блестящий. Настоящая красота!

«Вот! Идеально!» - с гордостью подумал Кузьма и показал гвоздь Страннику. Он ждал похвалы.

Но Странник, взяв в руки гвоздь, покачал головой. И запел новую песню - Песнь о Раскаянии.

«Холоден блеск металла, что выкован для славы,

Красива форма,но в сердце её - пустота.

Лишь то по-настоящему ценно и прочно,

Что сделано с любовью, а не для похвалы…»

И Кузьма вдруг ясно почувствовал, что этот гвоздь, такой идеальный с виду, на самом деле мёртвый и ненужный. Он был выкован не для дела, а чтобы похвастаться. В груди у кузнеца защемило, ему стало стыдно. Он молча положил и этот гвоздь рядом с первыми двумя.

И тогда, утихший и понявший свою ошибку, Кузьма взялся за последний, четвёртый прут. Он уже не думал о том, ровный ли выйдет гвоздь, красивый ли. Он думал только о деле. Он смотрел на тихое лицо Странника, слушал тишину вечера за дверью кузни. Его движения стали плавными, точными и полными смысла. Он чувствовал, как в его работу вливаются все три песни: и смирение, и терпение, и раскаяние.

Когда он закончил, на наковальне лежал последний гвоздь. Он не был идеально ровным, как третий, на нём были видны следы труда. Но он был каким-то… живым. Казалось, он вобрал в себя и тепло горна, и силу молота, и тишину кузни.

Странник взглянул на него, и лицо Его озарилось такой светлой радостью, что в кузне стало ярко, как днём. И Он запел Свою последнюю, самую прекрасную Песнь о Любви.

Он пел не о железных гвоздях, а о чём-то огромном и печальном. В песне этой вдруг возникла высокая гора Голгофа, и на ней стоял деревянный Крест. Кузьме почудился шум толпы, плач женщин… И он понял, что эти четыре гвоздя, которые он только что выковал, предназначены для того, чтобы прибить к этому Кресту Самого… Странника.

Но в песне не было ни капли страха или злобы. Была только великая, всепобеждающая Любовь. Любовь, которая сильнее боли, сильнее смерти. Любовь, которая открывает двери в Рай для всех, кто поверит.

Слёзы брызнули из глаз Кузьмы. Они текли по его закопчённым щекам, оставляя белые дорожки. Он не плакал от горя - он плакал от того, что в его душу, такую же пустую и раскалённую, как его горн, наконец-то вошло что-то настоящее.

- Господи! - прошептал он, падая на колени. - Это же для Тебя? Эти гвозди… для Тебя?

Странник поднял его.

- Да, кузнец. Для Меня. Чтобы дверь в жизнь вечную навеки открылась для тебя, и для твоих детей, и для всех, кто, как ты, услышит Мою песню.

Он взял четыре гвоздя, и они засверкали в Его руках уже не железным, а каким-то неземным светом. Потом Странник вышел, а в кузне остался стоять тихий, преображённый Кузьма.

Он больше никогда не был