По промыслу Божию разболелся Владимир глазами. Туман застлал очи его, не видел ничего, только тьму густую. Скорбел сильно, метался по палате, руки тянул вперёд:

- Где свет? Где солнце моё?

Дружина шепталась: «Боги старые гневаются». Анна пришла с лампадой малой, в платье белом, как снег первый. И сказала тихо:

- Если хочешь исцеления, крестись поскорей. Если не крестишься, не избудешь недуга.

Владимир рассмеял сквозь боль:

- Если вправду исполнится, поистине велик Бог христианский. - И повелел крестить себя. Епископ корсунский, старец с бородой до пояса, повёл его в церковь святого Василия, что стояла посреди града, где торг собирался. Пахло ладаном, воском свечным, миром душистым. В купели вода тёплая, как молоко парное. Когда епископ возложил руку на главу Владимира, тотчас прозрел он. Свет хлынул в очи, ярче тысячи свечей, и закричал:

- Теперь узрел я Бога истинного!

Дружинники, увидев чудо, крестились многие. Добрыня, отрок малый, вошёл в купель последним. Вода плеснула на лицо его, и улыбнулся он, будто небо впервые увидел. После крещения привели Анну для брака. Надела она венец жемчужный, Владимир — плащ червлёный. И сыграли свадьбу тихую, но радостную.

Владимир взял царицу, Анастаса, священников корсунских с мощами святого Климента в ковчеге златом, сосуды церковные, иконы на благословение. Поставил церковь на горе, что насыпали посреди града, выкрадывая землю из вала. Стоит церковь та и доныне. Колокола же три — Вера, Надежда, Любовь — захватил с собою. Корсунь отдал грекам как вено за царицу, а сам поплыл в Киев.

По пути случилось чудо великое. Налетела буря чёрная, волны вставали стеной, ладьи скрипели, как старые возы. Добрыня держался за борт, зубы стучали от страха. Вдруг из пучины морской поднялся кит белый, как снег зимний. На спине его стояла икона Божией Матери с Младенцем. Засветилась икона, буря утихла, небо прояснилось, будто кто-то вытер его полотенцем белым. Дружина запела:

«Слава в вышних Богу!»

Пришёл Владимир в Киев. Град встречал его колоколами старыми, языческими. Повелел опрокинуть идолы: Перуна дубового с головой серебряной привязали к коню и потащили к Днепру. Конь споткнулся, Перун упал, голова отлетела. Народ ахнул, некоторые плакали: «Как без богов старых?»

Но Владимир молвил:

- Смотрите! — и ударил в колокола корсунские.

Вера загудела густо, как мёд в улье, и свет разлился по небу, будто солнце взошло ночью. Надежда зазвенела звонко, как ручей, и дети перестали плакать, засмеялись. Любовь запела нежно, и старуха, что шла с клюкой, выпрямилась, отбросила клюку, заплясала. Люди падали на колени, слёзы катились по щекам. Звон плыл по Днепру, по лесам, по степям. Птицы подхватывали мелодию, волки выли в лад, ветер шептал: «Сла-ва Бо-гу».

Владимир построил церковь Десятинную из камня белого, с куполами златыми. Повесил колокола на звоннице высокой. Каждое утро звонил Анастас: Вера будила совесть, Надежда — надежду, Любовь — любовь. Люди шли в храм, малые детки несли цветы полевые, старухи — хлебцы медовые.

Прошли лета. Добрыня вырос, стал воеводой. Спросил однажды Владимира:

- Дядя, зачем Бог попустил осаду, жажду, слепоту?

Владимир улыбнулся, как солнце над Днепром:

- Чтобы нашли мы не злато, но Его. Трудности — как горькое зелье. Пьёшь — и оживаешь душой.

И поныне в Киеве, в церкви Десятинной, висят колокола корсунские. Когда звонит Вера — взрослые вспоминают грехи свои и краснеют. Когда Надежда — дети верят в завтра доброе. Когда Любовь — старики обнимают внуков и учат: «Живи по правде, чадо».

Слышишь звон? То Вера, Надежда, Любовь поют. И будет петь, пока стоит Русь святая.