отмаялась. Понял, что семья Чжан решила сохранить покойницу невредимой, а потому гроб никто не выносил и слезы не лил. Траура не надевал, земных поклонов не бил. Как будто человек и не умирал вовсе. Домочадцы затворяли ворота и три дня стояли вокруг тела на коленях. Никого не впускали. Никому не давали знать. А кто увидел и узнал, делали вид, будто не видели, не слышали ничего и не знают. Вся улица хранила смертельную тайну. На четвертую ночь покойника выносили из дома и закапывали на кладбище. Свежую землю на могиле забрасывали травой. Сухими стеблями кукурузы и древесными ветками. Чтобы сохранить похороны в секрете, никто и о смерти больше не заговаривал. Объяснялись жестами и глазами. Так повелось во всех деревнях, если кого-нибудь приходилось хоронить.

Так повелось, но отец разрушил обычай. Содрал секрет, будто струп, и выставил правду наружу. Он по своей воле и охоте стал стукачом, стал доносчиком. Отцу моему Ли Тяньбао в том году сравнялось двадцать два года, и все прыщи на его лице полыхали красным. И весь вечер того дня он не выходил из дому, томился во дворе, а прыщи его наливались багровым, синим, черным. Он то и дело припадал к щели в воротах и смотрел, что творится в доме Чжанов. То и дело оглядывался на красные кирпичи задней стены нового дома семьи Янь, попины-вал их ногами. Мучился. Терпел. Промучился, дотерпел до самого заката, вышел за ворота и отправился в крематорий на хребте.

В крематории получил от моего дяди четыреста юаней.

Когда он возвращался домой, сжимая в руке четыре сотенные бумажки, труп бабушки Чжан из дома напротив увозили в крематорий на катафалке. Точно беглого преступника в автозаке. Тишина в деревне стояла такая, что слышно было, как уползает за горы последний закатный отсвет.

— Не повезло Чжанам. Не повезло.

Других слов для бабушки Чжан у деревенских не нашлось. На моего отца никто не подумал. Такой секрет разве скроешь. Шила в мешке не утаишь. Доводы летели, будто листья с неба. Наступила осень, самое время лететь листьям. Возвращаясь в сумерках домой, отец смотрел, как деревенские выходят на улицу поужинать, и изо всех сил притворялся, будто ничего не случилось. На пути в крематорий он держал в руках сломанную мотыгу и встречным говорил, что идет в город ее подварить. На обратном пути нес на плече мотыгу подваренную. Будто ходил починять мотыгу и вернулся домой. Будто и впрямь ничего не случилось. На закате птицы возвращались в гнезда. Куры, утки и гуси с наступлением сумерек расходились по птичьим дворам. Люди ужинали под вечерним солнцем, обсуждали завтрашние дела и заботы.

Будто и впрямь ничего не случилось.

Только ворота Чжанов стояли открытыми. И тишина за ними висела совсем ночная.

Уходя, отец держал в руках сломанную мотыгу. Возвращаясь, нес на плече подваренную, и обе руки его были при деле. Руки несли мотыгу, держались ладонями за рукоять. И отец понемногу успокоился. Шагал по улице, словно пташка, что летит на закате в свое гнездо. Будто ничего не случилось. Возвращаясь, вскинул глаза на дом Чжанов. Замедлил шаг, вскинул глаза. И странная тишина толкнула его домой. Когда бабка вынесла ужин, отец поднял на нее долгий взгляд.

— На будущий год тоже построим дом с черепичной крышей. — Сказав так, приладил мотыгу под стрехой и покосился на новый кирпичный дом Яней. — На будущий год тоже построим дом с черепичной крышей. Построим, никуда не денемся.

Бабка оглядела своего сына с радостью и удив лением, а он взял чашку и накинулся на еду. Отец сидел с чашкой во дворе, и лицо его синело молчанием. Сидел на корточках, похожий на пригоршню костной золы.

Вот так — в деревне кто-нибудь умирал, и отец разживался деньгами на кирпичи.

В деревне кто-нибудь умирал, и отец разживался деньгами на черепицу.

И если какая семья собиралась устроить тайные похороны, крематорию все становилось известно. К воротам дома с покойником приезжали приставы на катафалке. Под плач и крики катафалк увозил труп из дома. Исполнять закон. Сжигать. Превращать в пепел. Отец в такие дни всегда гостил у родных. Домой возвращался на второй день после кремации. Или на третий день, когда урна с прахом водворялась на траурное место, где раньше стоял гроб с нетронутым телом. Будто всякий раз, когда в деревню приходила смерть, он гостил у родных. И ничего не знал. Потом возвращался, сидел дома и на улицу не показывался. Случись так, что по его доносу крематорий забирал покойника из нашего переулка, отец отправлял бабку к его родным передать соболезнования. Если все приносили семье покойника десять юаней, он давал бабке двадцать. Если все приносили двадцать юаней, он просил бабку отнести тридцать или сорок.

Но чаще всего никуда он не ходил и бабку не отправлял. Потому что в те самые дни, когда человек умирал и его собирались хоронить, отец гостил у родных и ничего не знал. Так прошло полгода, в нашей и соседних деревнях целиком померло полтора десятка человек, а у отца скопилось пять тысяч юаней на постройку нового дома. Нотой зимой отец снова на пару дней ушел из деревни, а обратной дорогой повстречал на склоне приставов с трупом и трупову семью. День был морозный. Земля с небом пожухли и посерели. Пшеничные всходы торчали из земли, как волоски из кожи. Отец возвращался от родни. Перевалил через хребет. Миновал ущелье. Вышел к полям на склоне и посреди старого кладбища Янов увидел приставов, и птицы носились в их головах туда и сюда. Носились туда и сюда, и приставы раскидали с могилы целую кучу сухих кукурузных стеблей. Проделали лоянскими лопатами[18] щель толщиною с руку. Спустили туда несколько цзиней взрывчатки. С шутками и прибаутками подожгли фитиль. Под пепельным небом горящий фитиль искрился и золотисто шипел.

— Назад. Назад, — кричали приставы, отступая подальше от могилы.

Подождали. Подождали. И услышали тяжелый раскат. Горы качнулись. Земля качнулась. Сердца качнулись. И снова успокоились. Приставы вернулись к могиле. Сгребли ногами ошметки костей и мяса, которые выбросило наружу взрывом. Облили бензином и зажгли небесный фонарь[19]. Взорвали труп прямо на кладбище и сожгли. Пламя взметнулось до небес. Словно загорелся чей-то дом. И огонь трещал, поднимаясь к небу. И треск походил на щелчки кнута. Кнута, который стегает мертвое тело. Пахло бензином. Паленым мясом. И раскаленным воздухом. Приставы собрались вокруг огня, постояли немного. Была зима. Холод. Кто-то протянул руки к огню погреться. Мой отец