Когда солнце погасло: [роман]
Янь Лянькэ
(The Day the Sun Died)
Yan Lianke
Сначала
Выслушайте, что я скажу
Э-эй. Вы здесь. Кто-нибудь. Послушайте, что я скажу.
Э-эй. Бо-ги. Кто не занят, приходите и послушайте, что я скажу. Я преклонил колени на самой высокой горе хребта Фунюшань, вы меня слышите. Не станете сердиться на лепет глупого ребенка.
Э-эй. Я пришел сюда ради деревни. Ради маленького города. Ради горного хребта и целого мира. Я пал на колени перед небом, чтобы все рассказать. Наберитесь терпения и послушайте мои жалобы, мои крики. Не надо гневаться, не надо сердиться. История, которую вы услышите, больше земли и шире неба, громче воды и выше травы.
Той ночью у нас в деревне умерло много людей. И в городе умерло много людей. На хребте Фунюшань и во всем мире за пределами хребта Фунюшань той сонной ночью умерло столько людей, сколько упало пшеничных колосьев в поле. И сколько пшеничных зерен проросло из земли, столько людей продолжают влачить жалобную жизнь на хребте Фунюшань и по всему миру. Деревни и дети, горы и мир изнутри похожи на бумажные пакеты, полные крови. Одно неосторожное движение — и пакет лопнет. И кровь хлынет наружу. И жизнь прекратится, точно капля воды, упавшая на пустошь. Точно сухой лист, опустившийся в зимний холод осеннего леса.
Бо-ги. Человечьи боги. Ни деревне, ни городу, ни горному хребту, ни целому миру не вынести больше злых снов. Бодхисатвы. Не-бо. Премудрые архаты. Нефритовый государь. Молю, сохраните нашу деревню, наш город. Сохраните горный хребет, сохраните мир. Я пришел сюда и пал на колени, чтоб просить за деревню, за город, за людей. Пришел сюда и пал на колени, чтобы просить — пусть живые дальше будут живыми. Пришел сюда и пал на колени, чтобы просить за хлеба — за землю — за семена — за грабли и мотыги — за городские улицы — за торговые кварталы — за шум и суету. Пришел сюда и пал на колени, чтобы просить — пусть день будет белым, а ночь черной. Пришел сюда и пал на колени, чтобы просить — пусть куры будут курами, а собаки собаками. Я с самой честной душой расскажу вам, что случилось тем днем и той ночью, не упущу ни малейшего пустяка. А если где напутаю, если где ошибусь, то не по умыслу, а от волнения. Потому что год от года в голове у меня одна каша. Топкая топь. Голова у меня всегда была топкая и глупая. Говорю я нескладно, перескакиваю с одного на другое, с третьего на четвертое. Слушает меня кто или не слушает, все равно говорю. Бормочу себе под нос то одно, то другое. То третье, то четвертое. Потому все деревенские и городские зовут меня дурачком. Дурачок Няньнянь — так меня зовут. По глупости не могу я потянуть за нужную ниточку и распутать запутанную историю. Не могу распутать, сам себя сбиваю, бросаюсь от одного к другому и делаюсь настоящим дурачком. Но боги. Бодхисатвы. Верховный владыка. Нефритовый государь. Премудрые архаты. Правитель небесный. Только не думайте, будто я настоящий дурачок. Иногда голова у меня ясная. Как вода в ручье. Как синее небо. Например, сейчас голова у меня такая ясная, точно в ней отворили окошко. И небо видно. И землю. И всю правдивую правду о той ночи. Вся правдивая правда до мельчайшей мелочи разложена в голове у меня перед глазами. Видно каждую иголку, каждое кунжутное зернышко, что упало той ночью на черную землю.
До чего синее небо. Низкие облака. Я пал на колени и слышу, как развеваются на ветру волосы, как стучат друг о друга волоски. Слышу, как облака с шелестом проплывают у меня над головой. Вижу, как воздух тянется вдаль, словно нить, которую сучат у меня из глаз. Голоса смолкли. Солнце светит торжественно и ясно. Воздух и облака благоухают, точно утренняя роса. Я стою на коленях, тихо стою на вершине хребта. Здесь только я. Во всей Поднебесной, во всем мире только я. Только я, и травы, и деревья, и камни, и воздух. До чего тихо в мире. Тихо в Поднебесной. Бо-ги. Дозвольте мне нарушить тишину и рассказать, что случилось тем вечером и той ночью. Вы занятые боги, но выслушайте, что я скажу. Знаю, вы живете на небесах у меня над головой. Восседаете на горах и на земле. Слушайте и вы, тихие горы и дикие травы, деревья и лягушки, терновник и старый вяз. С чистым ключевым сердцем я пал на колени перед небесным сводом, дабы рассказать вам все, что видел, слышал, думал и переживал. Рассказ о том вечере и той ночи повьется по горам, словно дымок от благовоний. Я воскурю его перед вами, под небесным сводом. В доказательство того, что говорю честно и правдиво. Как травинка гнется и колышется на ветру в доказательство того, что на свете есть земля, и что земля даровала ей судьбу быть травинкой.
Начну свой рассказ.
Откуда же начать.
Отсюда и начну.
Сначала расскажу о себе. Расскажу о своей семье. И о нашем бывшем соседе. Бывший наш сосед — не какой-нибудь обычный сосед. Наверное, вы даже не поверите, что мы с ним из одной деревни. Из одного города. Что он жил по соседству от нас. И мы жили по соседству от него.
Мы к нему в соседи не набивались. Небеса и предки распорядились, чтобы мы жили по соседству. Соседа зовут Янь Лянькэ. Тот самый писатель Янь Лянькэ, который сочиняет книги. Янь Лянькэ, которого все знают. В нашем городе его имя звучит громче имени главы городской управы. Громче имени начальника уезда. Их имена рядом с его именем — все равно как кунжутные зернышки рядом с арбузом. Как овцы рядом с верблюдом.
А мое имя тихое, как пылинка на кунжутном зернышке. И живу я как вошь, как гнида на волоске верблюда, коровы или овцы.
Лет мне четырнадцать, зовут Ли Няньнянь. Но в деревне и в городе все зовут меня дурачком. Так и зовут — Дурачок Няньнянь. Только он — дядюшка Лянькэ — всегда зовет меня малышом. Малыш Няньнянь. Или племяшом. Племяш. Ли Няньнянь. Мы не просто односельчане, мы еще
